— Ты на что-то злишься, — замечает он.
Я не спрашиваю, как он догадался, потому что, даже если бы это не было написано на моем лице, он все равно бы знал.
— Да.
— Нам нужно кое о чем поговорить. — Он делает глоток скотча, а затем машет рукой в сторону бара.
— Хочешь что-нибудь выпить?
— На самом деле, хочу.
После того, как Люк уходит, и мы остаемся одни, я наливаю себе в маленький стакан односолодовое виски, направляюсь к стулу напротив Эша и сажусь. Я не желала сидеть у его ног — мой выбор, который он заметил, но не сказал ни слова.
Думаю, этот выбор причинял больше боли мне, чем ему.
Но все же, будучи упрямой и раздраженной, я остаюсь сидеть в кресле, отказываясь поддаваться Эшу, пока он не даст мне несколько ответов.
— Думаю, тебе стоит начать первой, — произносит он, крутя стакан на своем колене. Даже откинувшись на спинку кресла, он выглядит могущественным. Даже будучи измученным, он выглядит контролирующим. И это было чудесно и одновременно ужасно несправедливо.
— Отлично, — произношу я. — О’кей.
И тогда я осознаю, что нет плавного перехода к нужной теме, нет разминки. Я просто должна «нырнуть». Я глубоко вздыхаю и смотрю Эшу прямо в глаза.
— Сегодня вечером Эмбри сказал, что любит меня.
— По-моему, сегодня вечером я тоже сказал тебе, что он тебя любит, только ты мне не поверила.
— Я тоже ему сказала, что его люблю.
Эш это воспринимает как удар, который он ждал, но не был полностью к нему подготовлен. Боль (настоящая, ужасная боль) отражается на его лице, он поднимает свой бокал к губам и выпивает содержимое в несколько опытных глотков. Ставит стакан на стол рядом с собой и смотрит на меня, в его глазах плещется огромная боль.
— Итак, ты это сделала, — мягко произносит он. — И что он сказал?
— Не много, потому что сразу после этого, я ему сообщила, что видела, как вы целовались в канун Рождества.
Кровь отливает от лица Эша. Этого он не ожидал, не предвидел.
— Боже мой, Грир, — шокировано говорит он, — почему ты ничего не сказала?
Я едва не взрываюсь. Вскакиваю на ноги и нависаю над Эшом на своих чертовых высоких каблуках.
— Почему
Не знаю, чего я ожидала от Эша, но точно не того, что он схватит меня за бедра и рывком посадит на свои колени. Одной рукой, словно железным прутом, он обхватывает мою спину, а другой, не обращая внимания на мои тщательно уложенные волосы, сжимает их и разворачивает мое лицо к себе.
Но его лицо не сердито. На нем написана боль, сожаление и усталость, и ни грамма гнева. И почему-то это вскрывает мою собственную боль и усталость, мое собственное сожаление. Гнев отступает, словно волна, оставляя за собой грязный хлам запутанной измены.
— Когда я увидела вас двоих под омелой, — шепчу я, — мое сердце разбилось. В буквальном смысле. Словно разорвалась аорта, а клапаны плотно закрылись. Я не могла дышать. Не могла думать.
— У тебя есть все основания меня ненавидеть, — произносит Эш, смотря мне прямо в глаза. — Все основания злиться. Я просил тебя довериться мне, а сам предал это доверие самым наихудшим из возможных способов. Прости, Грир. Мне очень, очень жаль. Если это… меняет… все, что есть между нами, я полностью понимаю. Я сам виноват, и я заслуживаю всего того, что бы ты ни хотела со мной сделать.
Обычно я восхищалась мужчиной, который извинялся без оправданий, без отчаянной защиты самого себя, но прямо сейчас? Сегодня? Мне хотелось знать, о чем думал Эш в ту ночь под омелой, что чувствовал. Мне хотелось, чтобы он сражался и злился, спорил и умолял, чтобы мой собственный клубок эмоций не ощущался таким одиноким и нестандартным по сравнению с этим изящным поражением.
— Нет, — говорю я. — Я хочу большего. Ты не должен сдаваться. Не должен подчиняться. Ты должен сражаться со мной! Ты должен объяснить и заставить меня чувствовать себя лучше!
Его глаза находит мои.
— Но я не могу это объяснить. Я
Мне хочется его ударить. Мне хочется на него накричать. Я довольствуюсь злым взглядом.
— Прекрати говорить, что тебе жаль. Я не хочу твоих
Эш хмурится.
— Тогда что тебе нужно?
— Ты. Он. Мы. Я хочу, чтобы все это имело смысл. Ты его любишь?
Он моргает, из-за чего выглядит моложе, более уязвимым.
— Грир…