Американская модель Гитлера

По большей части верно, что в течение 1930-х годов ведущие юристы как в нацистской Германии, так и в Америке «Нового курса», являлись самопровозглашенными «реалистами» – одинаково приверженными в обеих странах борьбе с «юристами устаревшего типа, постоянно склонными игнорировать реалии жизни». С американской стороны это была вершина движения, именовавшегося американским правовым реализмом, который давно описывался как один из великих плодов американского прагматичного стиля, готовый энергично справляться с социальными проблемами и оказывающий здоровое сопротивление догматизму. Подобный реализм для его американских сторонников резко противостоял «формализму», стилю, породившему жесткую разновидность псевдонаучного законодательства, неспособного адаптироваться к нуждам современного общества[462]. Между этим американским правовым реализмом и «Новым курсом» действительно имеется близкая связь[463], и американские юристы часто демонстрируют немалую гордость своей реалистической традицией, «наиболее важным местным правоведческим движением в Соединенных Штатах в XX веке», как пишет Брайан Лейтер[464].

Тем временем экономическая программа первых лет «Нового курса» проводилась в близкородственном прагматичном духе. Как описывал Франклин Рузвельт настроения американцев в своей знаменитой речи 1932 года, «страна требует смелого, настойчивого экспериментирования»[465]. Эпическая законодательная драма начала 1930-х, излагаемая в любой истории «Нового курса», являла собой конфликт между смелыми экспериментами администрации и враждебным Верховным судом. Джек Бэлкин описывает, как рассматривали эту борьбу юристы 1930-х годов. С одной стороны – был консервативный Верховный суд с его историей опротестованного на «формалистических» основаниях ряда прогрессивных экономических законов. С другой же стороны – был «прагматизм» «Нового курса», ориентированный на «реалии общества»: «В „эпоху Лохнера“ суды применяли жесткий формальный подход, отрицавший реалии общества, в то время как „Новый курс“ отличался решительным прагматизмом, подстраивавшимся под общественные и экономические перемены. Суды „эпохи Лохнера“ насаждали консервативные ценности посредством своей интерпретации государственной власти и пункта о надлежащей правовой процедуре, в то время как „Новый курс“ нес с собой гибкое и прагматичное понятие государственной власти, необходимое для защиты общественных интересов»[466]. Консервативный Верховный суд продолжал активно блокировать ключевые реформы «Нового курса» вплоть до имевшего немалое значение «поворотного пункта» 1937 года, когда программу администрации наконец удалось отстоять перед судом. Эта эпическая борьба между исполнительной и судебной властью, как и другие аспекты «Нового курса», подробно рассматривалась в нацистской литературе, и нацистские авторы видели ее так же, как и американские реалисты: как проверку того, способны ли «смелые эксперименты» политиков «Нового курса» одержать верх над «устаревшими» юридическими концепциями положений Конституции в пользу необходимых «реалистических» действий перед лицом экономического кризиса. Как отмечал один нацистский комментатор, решения Верховного суда, опротестовывавшие программы первых лет «Нового курса», были «непостижимо формалистичны и чужды реальности»[467].

С немецкой стороны в те же годы в нацистских статьях и книгах также доминировал антиформалистичный подход, хотя нацисты не употребляли термин «реализм» столь же часто и последовательно, как американцы. Участвовавшие в этом нацистские юристы пользовались наибольшим влиянием в Германии XX века – хотя после войны все они предпринимали решительные усилия, чтобы предать забвению свою нацистскую деятельность. Сегодня Германия уже не может гордиться нацистским реализмом 1930-х годов[468]. Тем не менее действительно существовало нечто, что разумно называть нацистским реализмом 1930-х, и он был достаточно распространенным юридическим движением. Удивительный факт: когда ученые намереваются описать юриспруденцию как Соединенных Штатов, так и нацистской Германии, они приходят к практически идентичным формулировкам. Мы читаем, что американскими правовыми реалистами двигало «ощущение, что законодательство и жизнь не соответствуют друг другу»[469]; точно так же мы читаем, что для нацистов великой целью являлось «преодолеть отчуждение между жизнью и законом»[470]. «Жизненный закон впереди формального права – фундаментальный движитель национал-социалистской законодательной жизни», как выразился один нацист[471]. Приведение закона в соответствие с «жизнью» и «реалиями общества» в те беспокойные годы звучало как лозунг по обе стороны Атлантики.