Американские байки

– Девушка в красном, ты так прекрасна… – слышу я голос одного из мальчиков рядом со мной. Голос его дрожит, срывается, будто он поперхнулся чаем. Все, сидящие за нашим столом, смотрят на девочку в алом, но она и не думает оглядываться. Ей привычно это внимание.

Улучив момент, пока все отвернулись, всё же пытаюсь позавтракать. Дело в том, что я не училась есть ножом и вилкой. В моей семье всегда пользовались одним прибором, и теперь я испытываю Танталовы муки. Все поголовно здесь умеют пользоваться ножом! Что ж за напасть такая, просто беда. Чувствую себя ужасно. Наконец, решаюсь и беру приборы, пытаясь разрезать ими блинчик со сладким творогом и изюмом. Блинчик прыгает, выскальзывает, норовя выкинуться и самоубиться об пол. В этот момент я замечаю, что держу нож в левой, а вилку в правой руке. Кровь приливает к лицу так стремительно, словно я лидирую в конкурсе Мисс Свёкла 19.. года. Аппетит делает ноги, не попрощавшись. Встаю, стараясь не споткнуться, бреду из столовой. Не оглядываюсь, чтобы не встретить чей-нибудь насмешливый взгляд. Я остаюсь голодной до обеда.

Байка 5. Большое яблоко. [9]

Русские предпочитают ездить на телегах. Состоятельные – так называемые новые русские – впрягают лошадей, менее обеспеченные граждане используют любое животное, способное тащить груз: от коровы до медведя. В пути русские любят петь песни под гармонь, в дороге их почти всегда сопровождает цыганский табор.

Воздух Нью-Йорка сшибает с ног. Душный тупик у здания аэропорта, из которого нас спрессованными пачками вывозят в пригород, в кампус. Мягкий асфальт под ногами, запах жженой резины, бьющий в нос. Пот заливает шею и спину, мои длинные волосы сдерживает лишь бархатная повязка надо лбом, они болтаются между лопаток копной отсыревшего сена, скручиваются мочалом, липнут к щекам. Чёрная футболка с Metallica, покупка которой стоила мне всей копилки и килограмма маминых нервов, воняет нестерпимо. Десять часов в самолёте, два аэропорта и в довершение всего – этот автобус. Пульс отдаётся в висках нарастающим шумом, очертания зданий за окном расплываются.

Сразу же по приезду нас распределяют по три-четыре человека на комнату. Окна огромные, сквозь щербатые жалюзи пробивается свет фонарей. Воздух здесь тяжёлый, сырой – кондиционеры не справляются, и мы задыхаемся в августовском зное. Вползаю в постель, не успев разглядеть соседок – мне уже пофиг. Хоть с анакондой поселите, лишь бы спать не мешала. Перед сном быстро-быстро прокручивается лента знакомых образов. Мальчики, дорогие мои, славные. Как я скучаю по вас, сил нет… Я здесь совсем-совсем одна. И эта жара доконает меня, ей-богу. В груди тяжело, мучительно перекатывается горький ком, заполняет лёгкие, теснит изнутри. Мокрое пятно на подушке холодит щеку – к этому ощущению я уже начинаю привыкать. Кривые очертания комнаты плывут куда-то влево и вниз, послушно повинуясь водовороту слёз меж приоткрытых век.

Следующий день – ознакомительный. Чисто американский прикол – устраивать сборы на аккуратно постриженных газончиках. Особенно приятно сидеть здесь после того, как их обильно оросили распылители. Попа сырая, свежо. Еда очень странная. И пахнет странно. Особенно такие чёрненькие маленькие сосиски с запахом тлена. Поднос выкидываю, оставляя тарелки почти нетронутыми. И я не одинока – к пластиковым мусорным бакам уже выстроилась очередь с такими же едва надкушенными яствами. Темнокожие повара угрюмо поглядывают на нас из-за перегородки. На их уставших лоснящихся лицах ясно читается: «Что вы в жизни ели слаще немытой морковки? Сволочи».

Я дичусь людей, мне сложно порой связать два слова, даже когда знаю ответ на вопрос. Слова сгрудились в моей голове, как стадо заблудших овец. Они бредут в разные стороны, падают на колени, исторгают беспомощное блеяние – вот на что похожи мои попытки общаться с аборигенами здешних мест на их родном наречии. Пугаясь – озлобляюсь, растерявшись – замыкаюсь в себе. Мне кажется, что весь мир смеётся надо мной, стоит повернуться спиной. Я всегда в напряжении, мои лопатки сведены нервной судорогой, брови сдвинуты. Я знаю – только расслабишься, как на лицо выползет глупая улыбка, а этого допустить никак нельзя. Улыбаясь, я выгляжу дура дурой. Поэтому масса сил уходит на то, чтобы сохранять сурово-независимое выражение лица. Тогда даже на фотках я иногда получаюсь неплохо.