Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга I

Это, конечно же, была феерическая по своей безмозглости фраза. Такое говорить защитник не должен ни при каких обстоятельствах! Невозможно представить, чтобы нечто подобное изрекли адвокаты уровня Фёдора Плевако или Александра Урусова, но Дикинсон явно не принадлежал к юристам их уровня. В этом суде были заслушаны многие десятки людей, одни из которых видели обвиняемого в трамвае, а другие не видели его в то же время на лекции в медицинской школе, но адвокат вместо того, чтобы признать лживость утверждений подзащитного, громогласно брякнул, что все десятки допрошенных свидетелей ошибаются. Ну вот как к этому относиться?!

Понятно, что подобная демагогия помочь Дюранту ничем не могла. Дикинсон, делая подобные заявления, фактически работал против своего подзащитного.

В понедельник 28 октября Дикинсон продолжил своё выступление. Из его уст сыпались заявления, никак не коррелировавшиеся с тем, что было ранее установлено в ходе судебного процесса. Это была поразительная по своей наглости и бездоказательности демагогия. Так, например, главный адвокат сообщил присяжным, будто обыск колокольни был поспешным. Из чего следовал такой вывод понять не представлялось возможным, поскольку ни одни из многочисленных участников этого обыска, допрошенных в суде, ни словом не обмолвился о спешке. Далее Дикинсон бездоказательно заявил, будто обыск был неквалифицированным. Что адвокат понимал под этим словом так и осталось задакой, поскольку Дикинсон не объяснил сказанное. Адвокат заявил об уничтожении на колокольне неких следов, но что это были за следы и кто их уничтожил — и существовали ли они вообще? — так и осталось тайной, покрытой мраком.

Главный адвокат бодро заявил о том, что «следы указывают на Гибсона», но о каких следах он толковал и почему они указывают на пастора, объяснить не посчитал нужным. То, что баптистский пастор имел многократно проверенное alibi как на 3 апреля, так и на 12, адвокат не стал сообщать присяжным.

Некоторые выпады Дикинсона носили личностный характер и звучали как оскорбление, причём оскорбление не особенно завуалированное. Так, например, о свидетеле обвинения Филлипсе, том самом табачном фабриканте, что видел Дюранта вечером 3 апреля у ломбарда Оппенгейма, адвокат высказался как о «человеке со своеобразной внешностью и своеобразными манерами» (дословно на языке оригинала: «the man of peculiar mien and peculiar manner»). Как будто в суде оценивают внешность и манеры свидетелей! О журналистке Каннингэм (Cunningham), встречавшейся с Дюрантом в тюрьме, а затем давшей нелицеприятные показания, Дикинсон отозвался ещё грубее, назвав её «змеёй, свернувшейся в солнечном свете и заманивающей жертву на смерть» («the snake coiled up in the sunshine ofsympathy luring her victim to his death»). Досталось от адвоката и многим другим свидетелям обвинения, даже над владельцем ломбарда Оппенгеймом адвокат попытался иронизировать, заявив, что память ювелира только улучшалась со временем. Хотя к Оппенгейму вообще претензий быть никаких не могло, ибо тот безукоризненно точно вспомнил и описал как подосланных адвокатами людей, так и заложенные ими вещи! Тут уж только шляпу остаётся снять, да почтение засвидетельствовать…

При этом попытки опровергнуть логику обвинения, предпринятые Дикинсоном, выглядели откровенно неуклюже. Так, например, адвокат попытался доказать, будто Дюранту, если только он действительно являлся убийцей, не было никакого смысла нести бриллиантовое кольцо Бланш Ламонт в ломбард, поскольку он заполучил чековую книжку убитой девушки. Дескать, зачем ему возиться с кольцом, коли есть деньги на банковском счёте жертвы! Но на самом деле, заложить кольцо в ломбард в реалиях того времени было намного безопаснее для преступника, нежели выписывать от имени убитой девушки чеки! Риск последующего опознания при обращении в ломбард был много меньше, нежели при попытке расплатиться чеком в магазине, либо при обналичивании его в банке, поскольку движения денег на счёте пропавшей без вести девушки обязательно были бы отслежены и человек, показавшийся с чеком в руках после 3 апреля безусловно, привлёк бы внимание полиции.

Речь Дикинсона в понедельник — это набор демагогических по своей сути и оскорбительных по форме утверждений, которые никак не убеждали слушателей в невиновности Дюранта. Читая его речь сложно не заподозрить адвоката в том, что тот либо не присутсвовал на суде, либо мало что понял из того, что видел и слышал в ходе процесса. Корреляция между сказанным Дикинсоном и тем, что произошло в действительности, была минимальной.

Подобное выступление следует признать полным провалом! Так защищать подсудимого, конечно же, нельзя.

28 октября Юджин Дюпри в суде отсутствовал. Официально было заявлено, что адвкокат тяжело болен и не может передвигнаться, при этом сторонники Дюранта рассказали журналистам, что у Дюпри подготовлена мощная речь в защиту обвиняемого. Дескать, коли Дюпри сможет приехать в суд завтра, то он задаст жару, Дюпри — это сила, у-у-у, он ответит этому обвинению, как надо… Только бы приехал!