Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга I

Сразу скажем — ничего необыкновенного Дюпри не сказал и ничего не опровергнул. То есть вообще ничего. Он повторил выпады в адрес пастора Гибсона, только в отличие от Дикинсона сделал это лукавее и трусливее, заявив: «Он легко мог бы оказаться на месте Дюранта, но поймите меня правильно, я его не обвиняю».

Дюпри многословно порассуждал об общей слабости косвенных улик и недостоверность опознаний спустя большой интервал времени. Абстрактно говоря, это действительно было так, но в данном конкретном случае Дюрант уверенно опознавался большим количеством людей, никак не связанных друг с другом, и отрицать точность этих опознаний или называть их недостоверными было бы ошибкой.

Адвокат был очень эмоционален и, по-видимому, именно в расчёте на эмоциональное воздействие и строил свою речь. Он потрясал в воздухе кулачком, указующим перстом указывал вдаль, бросал гневные взгляды по сторонам, играл голосом, то повышая его, то понижая — в общем, Юджин Дюпри дал присутствующим бесплатный мастер-класс мелодекламации. Разве что лютня не играла в такт его голосу! Нельзя не удивляться тому, как больной человек — если только господин Дюпри был действительно болен! — нашёл в себе силы говорить без остановки полтора часа, но у него эти силы нашлись.

^{Появление в суде Юджина Дюпри 29 октября 1895 г. задумывалось защитой Дюранта как своего рода кульминация судебного процесса. Загодя распространялись слухи о том, что у Дюпри заготовлена «мощная речь», о чём накануне написали местные газеты. Адвокат, якобы неспособный передвигаться самостоятельно, был внесён в зал заседаний в кресле с печатью страдания на лице. Весь его облик был призван показать окружающим безграничное духовное величия человека, преодолевающего телесные страдания во имя торжества Справедливости и Закона.}

На следующий день журналист местной газеты «The San Francisco call», прослушавший речь Юджина Дюпри от начала до конца, в таких выражениях описал собственное впечатление от услышанного: «Выступление последнего было лаконичнымм, не более полутора часов, и, по крайней мере, для публкики оно выглядело эффектным и интересным. Он говорил ясным сильным голосом, понижая его, когда пафос текста требовал понижения. Иногда его слова были размеренными и торжественными, порой они доходили до высот драматической декламации, иногда они умоляли, иногда же — спорили. Из мистера Дюпри получился бы хороший актёр»[10].

В ходе выступления он не вставал со своего кресла, лишь размахивал руками да отбрасывал плед, в который потом снова кутался. Ничего более примечательного в выступлении Дюпри не было. Вообще!

С таким же точно успехом он мог бы в суд и не приезжать. Сидел бы дома, не паясничал…

Следующим этапом прений явилось выступление обвинителя на процессе, прокурора Барнса. Его выступление по своей продолжительности оказалось похоже на выступление адвоката Дикинсона и растянулось на два дня — 31 октября и 1 ноября — но этим сходство и исчерпывалось. В отличие от адвоката, окружной прокурор оказался сух, конретен и по-настоящему убедителен. Он не взывал к эмоциям и не разбрасывался выразительными эпитетами — он просто напоминал присяжным заседателям факты, установленные в ходе судебного процесса. Речь его звучала очень впечатляюще.

Впечатляюще до такой степени, что в какой-то момент Изабелла Дюрант, мать обвиняемого, заплакала. Она сидела позади сына и, дабы скрыть слёзы, положила голову на его затылок и охватила руками шею. Теодор, не поворачиваясь, стал гладить руку матери. Сцена была совершенно душераздирающей! Изабелла никогда никому не говорила о том, что именно в словах прокурора вызвало её слёзы, но можно не сомневаться, что мать заплакала оттого, что поняла про собственного сына нечто очень и очень плохое. Слёзы матери предвещали скорую катастрофу.

^{Так газетный художник в своей зарисовке изобразил жестикуляцию окружного прокурора Барнса во время выступления последнего в прениях 31 октября — 1 ноября 1895 г.}