Американский доктор из России, или История успеха

— Так, так… я, конечно, посмотрю больного, но вы ставите меня в неловкое положение: не надо было идти на поводу у матери, надо иметь свою цель в лечении. Теперь я должен сказать родителям правду о состоянии их сына, но в то же время мне неудобно критиковать действия Френкеля.

У каждого доктора бывают ситуации, когда медицинская правда лечения пациента сталкивается с этикой человеческого поведения. Как из этого положения выйдет Гавриил?

Родители привезли сына на инвалидной коляске в номер отеля, где остановился Гавриил. Мальчик был худ, бледен и выглядел несчастным. Прошло полтора года со времени операций по удлинению его ног, но на них все еще были гипсовые повязки, и Гизай совсем перестал ходить.

Гавриил долго рассматривал его рентгеновские снимки: на них видно было большое растяжение и очень слабое образование новой костной ткани. Но все-таки это уже была кость. Илизаров сказал, что, с его точки зрения, лечение проведено правильно, теперь должно начаться наращивание костей на месте растяжения:

— Надо положить мальчика в госпиталь, снять повязки и приступить к занятиям лечебной физкультурой и массажу. Через два-три месяца он начнет ходить.

Мать Гизая забрасывала Гавриила вопросами:

— Профессор, значит, все будет хорошо?

— Все должно быть хорошо.

— Профессор, а можно удлинить еще больше?

— Нет, я считаю, что больше не надо.

— Когда можно положить Гизая? — спросила она меня.

— Хоть сегодня.

Мы договорились, что завтра они привезут Гизая в госпиталь, мы снимем с него гипсовые повязки и начнем восстановительное лечение. Перед уходом отец сунул Гавриилу в руки конверт с деньгами. Как только они ушли, он сказал:

— Вот видишь, никогда не надо делать больше, чем подсказывает сама природа. Хирург должен иметь особое чувство — знать, когда ему вовремя остановиться. Ясно, что такое большое удлинение было не для него. Но не мог же я критиковать Френкеля.

На всякий случай я по свежим следам записал консультацию на двух языках — чтобы лежала в истории болезни. Назавтра мы ждали в госпитале Гизая. Но больше ни я, ни Виктор никогда его не видели — родители его не привезли. Почему и куда он пропал, мы не знали. Что с ним стало дальше, выяснилось только через несколько лет, когда мать подала в суд на нас с Виктором. Но об этом — потом.

Гавриил часто видел, что я расплачивался за его покупки кредитной карточкой (потом он отдавал мне долг наличными). Ему тоже захотелось иметь такую карточку, тем более что в американских газетах писали, что Горбачев купил своей жене в Лондоне бриллиантовые сережки, расплатившись карточкой «Американ экспресс».

— Хочешь получить карточку? Надо поехать в банк и все там узнать. Мне как американцу мой банк сам присылает карточку, потому что у меня там есть счет. Но ты иностранец, ты должен будешь внести деньги.

— Давай съездим.

Он долго забивал карманы деньгами, потом вспомнил и положил еще и конверт с гонораром от родителей Гизая. Мы побывали в нескольких банках, но как иностранцу ему везде отказывали. Все-таки один банк согласился оформить ему карточку «Американ экспресс». Но кто-то должен был стать его доверенным лицом в Америке и иметь доступ к деньгам. Он будет посредником, вся переписка с банком должна идти через этого представителя. Я объяснил Гавриилу, в чем проблема:

— Кого ты можешь назначить своим доверенным?

— А кого я могу, кроме тебя?

— Хорошо, тогда ты распишись здесь и здесь — это образец твоей и моей подписей. Сколько ты хочешь положить денег?

— А сколько нужно?

— Меньше пяти тысяч они не принимают.

— Ого! Ну ладно, пусть будет пять тысяч.

Заполнив все положенные бумаги, мы подошли к кассирше, которая сидела по другую сторону высокой и широкой стойки. Гавриил стал из карманов выкладывать пачки долларов, немецких марок и итальянских лир, накопленных от разных поездок. Кассирша терпеливо ждала, пока мы считали, я передавал ей пачку за пачкой, она их вновь пересчитывала.

Уже вроде все посчитали, не хватало двухсот долларов.

— У тебя есть конверт, который тебе дали сегодня, — напомнил я.

— Да, да, я забыл. Куда это он задевался? — он стал лазить по всем карманам.

Мы с кассиршей ждали. Он долго возился, потом вдруг сказал:

— Она украла.

Хорошо, что кассирша не понимала по-русски, — мог выйти большой скандал. Если американца огульно обвинить в чем-нибудь, дело может дойти до суда. Улыбаясь кассирше и стараясь, чтобы она по интонации не уловила смысл его слов, я стал мягко уговаривать:

— Гавриил, ну как она могла украсть, если она вообще сидит по другую сторону стойки?

— А я тебе говорю, что это она украла.

— Слушай, дай я сам проверю в твоих карманах.

— Проверяй, но я тебе говорю.

Кассирша терпеливо, но и с нарастающим удивлением смотрела на нас. Я полез в боковой карман его пиджака и сразу вытащил тот конверт.

— Вот видишь: никто у тебя ничего не украл!

— Ну, ладно, ладно…

Когда мы ехали в гостиницу, он сказал:

— Только ты никому в Кургане не давай знать, что у меня есть эта карточка. Не присылай мне ничего на мой институт. А то, знаешь, поползут всякие слухи.