Американский период жизни и деятельности святителя Тихона Московского, 1898–1907 гг.

²¹ «Отцы и братие! Настоящая наша трапеза прощальная, но скорбь разлуки моей с паствою умеряется тем, что я имею возможность видеть ныне почти всех своих сотрудников в Штатах. И вот, пользуюсь настоящим собранием, чтобы принести Вам свою благодарность за совместную нашу работу. Мы действовали и трудились сообща. В иных делах я давал вам инициативу, вдохновлял вас, а вы шли на делание, проводили мои мысли в жизнь; в других случаях, наоборот, вы подсказывали мне мысль, – и в этом я не стыжусь сознаться, – а я изыскивал средства и возможность практически осуществить вашу идею. С призывом к совместной дружной работе я обратился к вам с самого же начала в своей первой речи в кафедральном соборе в Сан Франциско, и глагол мой не остался тощ; если что сделано здесь, то не мною одним, а совместно с вами. Само собою разумеется при этом, что нам помогал Господь Бог. Я неоднократно говорил вам, что чем более я изучаю историю православной Церкви в здешней стране, тем больше проникаюсь убеждением, что наше дело здесь – дело Божие; что нам помогает сам Бог, что когда, кажется, готово бы все погибнуть у нас, православное русское дело, напротив, не умирает, а восстает в новой силе и блеске здесь. Вспоминаю, как сильно смутило меня известие о назначении моем в Америку. Не столь печалила меня разлука с Холмскою паствою, с которою я уже сроднился, и где, казалось, был полезен; не столько грустил я при мысли о том, что я должен поехать на страну далече и на родине оставить престарелую и больную мать, – сколько угнетало мою душу сознание, что я мало пригоден для того дела, на которое сюда посылаюсь, и мало знаком с ним. И что же? «Никто как Бог», или «Кто как не Бог!» Он и помог мне пройти здесь свыше 8-летнее служение не только с похвалами от людей, но и с некоторою пользою для самого нашего дела здесь. И теперь я склонен думать, что самое назначение мое в Америку состоялось не столько по усмотрению человеческому, сколько по устроению Божию, что оно было во благовремении для здешней паствы… С самого же начала я предоставил широкую инициативу сотрудникам своим. Лишь бы делалось дело, а от кого исходит начало его, от меня ли или от других, это для меня не казалось важным. И последствия сего не замедлили сказаться: стали умножаться приходы, строиться новые церкви, возрастать число прихожан, заводиться новые учреждения. С другой стороны, не могут упрекнуть меня в невыдержанности и нетерпеливости. Напротив, когда другим казалось, что нужно, напр., бросить известное дело или принять какие-либо строгие меры прещения, я все еще не расставался с кротостью и терпением, предпочитал выжидать и опасался льна курящегося гасить и трости надломленной сокрушать, и кто знает, сколько сохранено было этим лиц и дел… Но да не будет мне хвалитися, лучше перейду к немощам своим. Вы знаете, что в мире нет полного совершенства, что очень часто сами наши достоинства и совершенства граничат с недостатками и слабостями. Не напрасно же говорят, что гениальность и умопомешательство сродни между собой. Так и у меня: что составляло достоинство, что было ценно для блага епархии, особенно поначалу, то мало-помалу переходило и в конце концов могло сопровождаться вредом. Как сказано, я предоставлял широкую инициативу и самодеятельность сотрудникам своим. Но скажите, разве среди вас не раздаются иногда голоса здравые и справедливые, что-де «слишком уж многое позволено у нас», что «иное нужно бы и пресечь» (что и делается иногда, но уже задним числом). Или, напр., мое терпение не переходит ли иногда в попу скате л ьство. Или, напр., я иногда хвалюсь, что у меня вместо нервов веревки, что трудно меня вывести из себя, что я сравнительно хладнокровно переношу всякие несчастия самые неожиданные, не теряюсь от них, и трудно меня ими удивить. Но ведь это уже близко к апатии, к полному равнодушию, к окаменному бесчувствию, каковые не только не составляют добродетели и достоинства, а, напротив, являются злом и грехом, от коего мы молим Бога избавить нас. И так думается мне, что то, чем я был здесь полезен некоторое время, для чего быть может и послан был сюда, то теперь уже прешло и непотребно больше, – что для вас нужно уже другое и ин делатель с другим направлением и характером. И вот в этой мысли я и нахожу главное побуждение и оправдание к переводам архиереев из одной епархии в другую, а вовсе не в желании больших удобств, спокойствия, почета и других земных благ, каковое желание не всегда справедливо приписывается архиереям при перемещениях. Отпустите же меня, отцы и братие, с миром туда, где, быть может, мои качества, здесь проявленные, еще пригодятся, а вам позвольте пожелать далейших успехов в делах и счастливо здесь оставаться». (Прощальная беседа // АПВ, 1907, т. XI, № 5, с. 86–88.)

²²Арсений (Чаговцов). Посещение Его Высокопреосвященством, Высокопреосвященнейшим Архиепископом Тихоном Майфильдского прихода, Св. Тихоновской Обители и Сиротского Приюта (17–26 Февраля 1907 г.) // АПВ, 1907, т. XI, № 8, с. 149–153.