Американский принц

Мои ноги усиленно двигаются, и я отклоняюсь с дорожки и бегу через лужайку, но этого недостаточно, мои одеревенелые ноги не могут двигаться достаточно быстро, мои ослепленные темнотой глаза не могут найти безопасное место. Через мгновение меня ловят. Я падаю, меня переворачивают на спину, и мой халат распахивается. Я изо всех сил пытаюсь прикрыться под моим похитителем, и, к его чести, после краткого оценивающего взгляда моей груди, он позволяет мне это. Я узнаю в нем человека, который набросился на меня в коридоре отеля. На нем все еще униформа уборщика, та, на которой бейдж «Дэрил».

— От тебя слишком много неприятностей, — шипит он, и, борясь с ним, я бью коленом по его шарам.

Его руки ослабевают, и я почти полностью выбираюсь из захвата, но затем он хватает и придавливает меня всем телом, перехватив мои запястья над моей головой.

Забавно, что в самые лучшие моменты своей жизни я лежала именно так под Эшем, но теперь я испытываю ярость и страх. Если я когда-то задумывалась над тем, что с моей сексуальной программой что-то не так, то сейчас я знаю правду: я хочу испытывать боль и унижение от одного мужчины.

Я вспоминаю о прошлой ночи и, несмотря ни на что, улыбаюсь. «Возможно, от двоих мужчин», — исправляюсь я.

— Думаешь, самое время улыбаться, сука? — «Не-Дэрил» дает мне такую сильную пощечину, что искры сыплются из глаз. А затем он снова меня бьет, достаточно сдержанно, чтобы не оставить следа, но достаточно сильно, чтобы вызвать слезы.

Двое других мужчин присоединяются к нему и поднимают меня на ноги, и пока я сопротивляюсь и зову на помощь, узнаю этот знакомый запах.

Море.

ГЛАВА 4

Эмбри

Прошлое

Лейтенант Колчестер оказался настоящей гребаной занозой в заднице.

Во-первых, из-за тренировок. До прихода Колчестера взводы тренировались отдельно, только из-за ограниченного пространства базы. Но Колчестер, после того как приехал, убедил капитана позволить взводам тренироваться вместе, что означало, что и мы с Колчестером должны тренироваться вместе. Что означало: каждое утро, с понедельника по субботу, мне приходилось наблюдать за тем, как Колчестер бежал быстрее меня, маршировал дольше, прыгал выше, приседал глубже.

Хотя я никогда ничего не имел против глубоких приседаний.

Затем из-за патрулей. Сепаратисты стремительно захватывали территории и вербовали многих местных жителей. Так что, наша работа заключалась в том, чтобы объезжать пять или шесть ближайших к базе деревень и пожимать руки, раздавать шоколадные конфеты или какую-нибудь хрень, которую в этом месяце прислало правительство, чтобы попытаться «купить» расположение местных. И хотя у каждого из нас был собственный взвод, наши подразделения были достаточно маленькими. Так что капитан приказал нам ездить вместе. А это означало, что я проводил дни, наблюдая за тем, как Колчестер бегло беседовал с жителями на украинском языке, помогал им таскать коробки и участвовал в импровизированных футбольных матчах с детьми, да вообще был таким чертовски полезным и симпатичным, что просто невероятно раздражал.

И даже когда мы не были вместе, я чувствовал его присутствие, словно я был магнитом, а он — куском железа, а ночью, находясь в своей комнате, мне казалось, что мою кожу покалывало от осознания того, что он спит лишь с другой стороны стены. Я говорил себе, что это потому, что мы подрались (и я проиграл, не меньше), говорил себе, что это потому, что мне не хотелось выслушивать еще одну чертову лекцию о том, как выполнять мою работу. Я говорил себе эти вещи, хотя с той драки во дворе прошло уже три недели, и за все это время Колчестер ни разу не пытался со мной заговорить. Но несколько раз в день я ловил как он наблюдал за мной этими зелеными озерами своих глаз, которые невозможно было прочесть, с суровым и немного веселым выражением лица.

Это меня бесило. Кто он такой, чтобы считать меня забавным? Я всегда первым смеялся над собой, когда становился предметом шуток, если шутка была забавной, а ночь была наполнена выпивкой и жизнью. Но по какой-то причине идея того, что Колчестер не воспринимал меня всерьез, выводила меня из себя.

Я привык к тому, чтобы мне угождали.

Все это раздражение нарастало и нарастало, и я обнаружил, что моя напряженность возрастала не только рядом с ним, а рядом с каждым. Я больше пил, больше курил, по ночам долго не мог уснуть; не мог избавиться от ощущения, что я каким-то образом перестал быть самим собой, что в моих венах было что-то зудящее и новое, от чего я не мог убежать. А иногда, когда я был очень пьян, база была погружена в тишину, а холодные звезды подмигивали за окном, я раздумывал над тем, хочу ли вообще от этого убежать. Это чувство было ужасным, но вызывало зависимость, как порез на губе, который не можешь перестать облизывать, чтобы просто почувствовать боль, чтобы просто почувствовать железно-соленый вкус собственной крови.