– На закуску у меня вяленые помидоры и икра с чили поблано, также могу предложить суп из свежего цикория…
– Подождите минутку, – перебиваю я, подняв руку. – Подождите минутку.
– Да, сэр? – Официант озадачен.
– У
Официант ошарашенно смотрит на Бетани, которая искусно разряжает обстановку вопросом:
– А как подают суп из цикория?
– Э… холодным, – говорит официант, еще не до конца оправившийся после моей вспышки. Он чувствует, что я на пределе, что я могу сорваться в любой момент. Он неуверенно умолкает.
– Продолжайте, – говорю я. – Пожалуйста, продолжайте.
– Его подают холодным, – повторяет он. – В качестве основного блюда у нас сегодня морской черт с манго, рыбный сэндвич на булочке, с кленовым сиропом и… – он сверяется по блокноту, – хлопком.
– Мм, звучит заманчиво. Хлопок – это, должно быть, вкусно. – Я нетерпеливо потираю руки. – Бетани?
– Мне, пожалуйста, севиш с луком-пореем и щавелем, – говорит Бетани. – И цикорий с… ореховым соусом.
– Сэр? – осторожно спрашивает официант.
– Мне… – Я быстро просматриваю меню. – Мне кальмаров с кедровым орехом и можно еще ломтик козьего сыра,
Официант кивает и уходит. Мы остаемся одни.
– Ну. – Она улыбается, а потом замечает, что стол слегка трясется. – Что… что у тебя с ногой?
– А что у меня с ногой? А… – Я смотрю вниз, под стол, потом снова на Бетани. – Это из-за… музыки. Мне очень нравится эта песня. Которая играет.
– А что это? – Она слегка наклоняет голову, вслушиваясь в мелодию, которая играет в динамиках под потолком, над стойкой.
– Это… кажется, это Белинда Карлайл. Но я не уверен.
– Но… – начинает она, но умолкает на полуслове. – Ладно, забыли.
– Что – но? Говори.
– Но это вроде бы просто мелодия, без слов. – Она улыбается и опускает глаза, изображая застенчивость.
Я придерживаю ногу, чтобы она не тряслась, и делаю вид, что слушаю.
– Но это одна из ее песен, – говорю я и добавляю, слегка запинаясь: – Кажется, она называется «Heaven Is a Place on Earth»[29]
. Ты ее знаешь.– Слушай, – говорит она, – а ты в последнее время ходил на концерты?
– Нет. – Меня злит, что из всех тем она выбрала именно эту. – Я не люблю живую музыку.
–
– Да. Ну, разные там группы.
По ее выражению я понимаю, что говорю совершенно не то.
– А нет, я забыл. Я был на концерте U2.
– И как они? – спрашивает она. – Мне очень понравился их новый диск.
– Ну, они были классными. Абсолютно классными. Абсолютно… – Я умолкаю, не зная, что сказать. Бетани в недоумении приподнимает бровь и явно желает услышать продолжение. – Абсолютно… ирландскими.
– Я слышала, что они хорошо выступают на концертах, – говорит она, и ее голос звучит мелодично, почти напевно. – А кто еще тебе нравится?
– Ну… – Я по-настоящему растерялся. – The Kingsmen. «Louie, Louie». Что-то типа того.
– Господи, Патрик, – говорит она, пристально глядя на меня.
– Что? – Я паникую и прикасаюсь рукой к волосам. – Слишком много мусса? Тебе не нравятся The Kingsmen?
– Нет. – Она смеется. – Ты раньше не был таким загорелым, в университете.
– Но я был загорелым, правда? – говорю я. – То есть я не был бледным, как привидение Каспер, правда?
Я ставлю локоть на стол, напрягаю мышцы и прошу ее потрогать мой бицепс. Она делает, как я прошу, хотя и неохотно, и я продолжаю расспрашивать ее дальше:
– В самом деле я был не таким загорелым в Гарварде? – Я изображаю шутливую тревогу, но я и вправду встревожен.
– Нет-нет. – Она смеется. – Ты определенно был Джорджем Гамильтоном нашего выпуска.
– Спасибо, – говорю я, довольный.
Официант приносит напитки – две бутылки «Сан-Пеллегрино». Сцена вторая.
– Так ты теперь где? В Mill… как там его? – говорю я. Ее тело, цвет ее кожи – все такое упругое и розовое.
– Milbank Tweed, – говорит она.
– Замечательно, – говорю я, выжимая себе в стакан дольку лайма. – Просто здорово. Юридический колледж вполне окупился.
– А ты… в Р&Р? – спрашивает она.
– Да, – отвечаю.
Она кивает, пару секунд молчит, хочет что-то сказать, сомневается, стоит ли это говорить, а потом все-таки спрашивает:
– Но разве твоя семья не владеет…
– Я не хочу об этом говорить, – твердо перебиваю я. – Но да, Бетани. Да.
– Но ты все же работаешь в Р&Р? – Каждое ее слово отзывается у меня в голове оглушительным гулом.
– Да, – говорю я, украдкой разглядывая зал.
– Но… – Она смущена. – Разве твой отец…
– Да, конечно. – Я опять перебиваю ее, не давая договорить. – Ты пробовала фокаччу в «Розокексах»?
–
– Что?
– Что с тобой?
– Просто я не хочу говорить… – я запинаюсь, – о работе.
– Почему?
– Потому что я ее ненавижу, – говорю я. – Слушай, так ты была в «Розокексах»? Мне кажется, Миллер их недооценивает.