Американский психопат

Она теребит салфетку и опускает глаза. Потом обводит взглядом зал, где официанты уже накрывают столы для ужина. Она смотрит на них, и я тоже на них смотрю.

– Почему у меня ощущение, что ты злишься, Патрик? – тихо спрашивает она и отпивает еще вина.

– Может быть, потому, что я злюсь, – цежу я сквозь зубы.

– Господи, Патрик. – Она пытается заглянуть мне в глаза. Видно, что она искренне огорчена. – Мне казалось, что вы с Робертом были друзьями.

– Что? – говорю я. – Я не помню.

– Разве вы с Робертом не дружили?

Я молчу, сомневаюсь.

– А мы дружили?

– Да, Патрик, дружили.

– Роберт Холл. Роберт Холл. Роберт Холл, – бормочу я, пытаясь вспомнить. – Не тот, который студент-стипендиат? Президент старшего курса? – Подумав еще секунду, я добавляю: – Такой, со слабовольным подбородком?

– Нет, Патрик, – говорит она. – Другой Роберт Холл.

– Я его путаю с другим Робертом Холлом?

– Да, Патрик, – сердито говорит она.

Я весь напрягаюсь внутри, закрываю глаза и вздыхаю:

– Роберт Холл. Это не тот, чьи родители владеют половиной Вашингтона? Не тот, кто был, – я тяжело сглатываю слюну, – капитаном университетской команды? Шесть футов ростом?

– Да, – говорит она. – Этот Роберт Холл.

– Но… – Я умолкаю.

– Что – но? – Похоже, она решила дождаться ответа.

– Но он же был педиком, – выпаливаю я на едином дыхании.

– Нет, Патрик, не был, – говорит она, явно обиженная.

– Я уверен, что был. – Я киваю.

– И с чего бы ты так уверен? – спрашивает она без улыбки.

– Потому что он позволял парням… ну, не тем, с которыми я общался… как бы это сказать… он был не против, когда они вставляли ему всем скопом и привязывали к кровати, и все дела. По крайней мере, мне так говорили, – честно признаюсь я, а потом со стыдом добавляю: – Знаешь, Бетани, однажды он мне предложил… э, минет. В библиотеке.

– О господи. – Она морщится от омерзения. – Ну, где там чек?

– Его ведь, кажется, выгнали из университета за диплом по Бабару? Или что-то вроде того? – говорю я. – По слону Бабару? Господи, по французскому слонику?

– Ты о чем?

– Послушай, – говорю я, – он ходил в бизнес-школу в Келлоге, на северо-западе, правильно?

– Ходил, но бросил, – говорит она, не глядя на меня.

– Послушай. – Я прикасаюсь к ее руке.

Она морщится и убирает руку.

Я пытаюсь улыбнуться:

– Роберт Холл вовсе не педик…

– Можешь не сомневаться, уж я-то знаю, – говорит она как-то слишком натянуто. Похоже, она не на шутку обижена, а мне непонятно, как можно так злиться из-за Роберта Холла? И вместо того чтобы ответить: «Ну да, тупая ты сука», я примирительно говорю:

– Я и не сомневаюсь, что знаешь, – и потом добавляю: – Расскажи мне про него. Мне интересно, как у вас с ним. – А потом, улыбаясь, кипя от ярости, я извиняюсь: – Прости.

Не сразу, но она все же отходит и улыбается мне в ответ, и я снова прошу:

– Расскажи, – и добавляю тихонько себе под нос, улыбаясь Бетани: – Мне бы очень хотелось разрезать твою пизду.

Ее слегка развезло от вина, так что она смягчается и начинает рассказывать.

Пока она говорит, я размышляю о своем: вода и воздух, небо и время, мгновение, краткий миг в прошлом, когда мне хотелось показать ей всю красоту мира. У меня не хватает терпения для откровений, для того, чтобы начать все сначала, для событий, которые происходят за пределами моего непосредственного поля зрения. Одна молоденькая девочка, первокурсница, с которой я познакомился в баре в Кембридже, когда сам был первокурсником в Гарварде, как-то сказала мне, в ту же осень: «Жизнь полна бесконечных возможностей». Когда она выдала этот бесценный перл, почечный камень мудрости, мне с трудом удалось не подавиться солеными орешками; я спокойно запил их «Хейнекеном», улыбнулся и уставился в угол, где ребята играли в дартс. Наверное, нет нужды говорить, что она не дожила до второго курса. Той же зимой ее расчлененное тело нашли в реке Чарльз, отрезанная голова висела на дереве на берегу, привязанная к ветке за волосы, в трех милях от места, где обнаружили тело. В Гарварде моя ярость была не такой жгучей, какой стала теперь, и бесполезно надеяться, что мое раздражение пройдет. Никогда.

– О Патрик, – говорит она, – а ты все такой же, ни капельки не изменился. Даже не знаю, хорошо это или плохо.

– По-моему, хорошо.

– Да? Правда? – Она слегка хмурится. – Сейчас хорошо. А тогда?

– Ты меня знала только с одной стороны, – говорю я. – Как студента.

– А как любовника? – спрашивает она, и в ее голосе проскальзывает что-то человеческое.

Я холодно смотрю на нее, нисколько не растрогавшись. Где-то снаружи, на улице, играет музыка. Сальса. Официант наконец-то приносит счет.

– Я заплачу. – Я вздыхаю.

– Нет, – говорит она и открывает сумочку, – это я тебя пригласила.

– Но у меня платиновая American Express, – говорю я.

Она улыбается:

– У меня тоже.

Я умолкаю и наблюдаю за тем, как она кладет свою карточку на поднос с чеком. Если я сейчас не разряжусь, меня скрутит в судорогах.

– Bay. Вот это я понимаю, эмансипация, – улыбаюсь я, совершенно не впечатленный.