Американский психопат

– Кто вешал картину Оники?

– Тебе нравится? – спрашиваю.

– Картина хорошая, но… – Она умолкает на миг и продолжает: – Она висит вверх ногами.

– Что?

– Кто вешал Онику?

– Я. – Я все еще стою к ней спиной.

– Ты повесил Онику вверх ногами. – Она смеется.

– Да? – Я стою у комода, держу в руке пневматический молоток, привыкаю к его весу у меня в кулаке.

– Вверх ногами, глазам не верю, – говорит она. – И давно она так висит?

– Тысячу лет, – шепчу я, оборачиваюсь и подхожу к ней.

– Что? – говорит она, все еще изучая Онику.

– Я говорю: какого хуя ты с Робертом Холлом? – шепчу я.

– Что ты сказал? – Она оборачивается ко мне. Как будто в замедленной съемке. Как будто в кино.

Я жду, пока она не увидит пневматический молоток и резиновые перчатки, и кричу в полный голос:

– Какого хуя ты с Робертом Холлом?!

Может быть, инстинктивно, может быть, потому, что она запомнила расположение комнат, она с криком бросается к входной двери. Шардоне, выпитое за обедом, притупило ее рефлексы, а вот виски, наоборот, обострил мои, и я без труда опережаю ее, преграждаю ей дорогу и вырубаю четырьмя ударами пневматического молотка по голове. Тащу ее обмякшее тело обратно в гостиную, кладу ее на пол, постелив предварительно белую хлопковую простыню Voilacutro, вытягиваю ее руки в стороны, ладонями вверх, и прибиваю гвоздями к полу по три пальца на каждой руке – за кончики. От боли она приходит в сознание и начинает орать. Я брызгаю перечным спреем ей в глаза, в рот и в ноздри, я укрываю ей голову пальто из верблюжьей шерсти от Ralph Lauren, которое более-менее приглушает крики. Я продолжаю вбивать гвозди ей в руки, пока почти не остается живого места – сплошные гвозди. Теперь ей уже ни за что не подняться и не сесть. Мне пришлось снять с нее туфли – это меня немного разочаровывает, но она отчаянно била каблуками в пол и портила мне паркет из беленого дуба. Все это время я кричу ей:

– Сука ты, сука, – а потом понижаю голос и хрипло шепчу ей в ухо: – Ты ебаная пизда.

Наконец, когда я снимаю пальто у нее с головы, она пытается молить меня о пощаде. Адреналин на мгновение перекрывает боль.

– Патрик, о господи, прекрати, пожалуйста. О господи, прекрати, мне больно…

Но боль возвращается, ясное дело, очень сильная боль, и Бетани снова теряет сознание, ее рвет, и мне приходится держать ей голову, чтобы она не задохнулась. Я снова брызгаю ей в лицо спреем. Пытаюсь откусить ее пальцы, которые не прибиты гвоздями, и у меня почти получается с большим пальцем на левой руке – я обглодал его до кости, – а потом я опять, в принципе уже без надобности, брызгаю ей в лицо спреем. Я снова укрываю ей голову пальто из верблюжьей шерсти, на случай, если она очнется и снова начнет орать, и включаю портативную видеокамеру Sony, чтобы заснять, что будет дальше. Я ставлю камеру на автомат, а сам беру ножницы и разрезаю на Бетани платье, снизу вверх, а когда дохожу до груди, я тыкаю ножницами наугад и совершенно случайно (или, может быть, не случайно) отрезаю ей сосок – через лифчик. Когда я сдираю с нее платье, она опять начинает кричать. Теперь на ней только лифчик, правая чашечка потемнела от крови, и трусики, пропитанные мочой. Но их я оставляю на потом.

Я наклоняюсь над ней и кричу, пытаясь переорать ее вопли:

– Да, кричи, попытайся кричать, кричи…

Я открыл все окна и дверь на балкон, и я стою над ней, и рот у нее открыт, но она уже не кричит, а издает только гортанные хриплые звуки, какие-то даже не человеческие, а животные, которые перемежаются рвотными позывами.

– Кричи, моя сладкая, – говорю я, – кричи. – Я наклоняюсь над ней еще ниже и убираю волосы у нее со лба. – Никому нет дела. Никто тебе не поможет…

Она пытается закричать снова, но теряет сознание и издает только сдавленный стон. Пользуясь ее беспомощным состоянием, я снимаю перчатки, раскрываю ей рот и ножницами вырезаю ее язык. Я без труда достаю его у нее изо рта, и он лежит у меня на ладони, еще теплый и кровоточащий, он кажется меньше, чем когда был у нее во рту, и я швыряю его о стену, он на мгновение прилипает, оставляя на стене алый подтек, и падает на пол с тихим и влажным всхлипом. Изо рта у нее хлещет кровь. И мне приходится держать ей голову, чтобы она не задохнулась. Потом я ебу ее в рот, а когда кончаю и вынимаю член, я снова брызгаю ей в лицо перечным спреем.

Позже, когда она на короткое время приходит в сознание, я надеваю женскую шляпку, которую мне подарила одна из моих бывших подружек на первом курсе Гарварда.

– Помнишь это? – кричу я, нависая над ней. – И посмотри! – кричу я победно, доставая сигару. – Я по-прежнему курю сигары. Ха! Видишь? Это сигара.

Я прикуриваю, руки у меня все в крови, но они не дрожат, ее лицо – белое до синевы – искажено болью, глаза остекленели от ужаса. Она закрывает их, приоткрывает. Ее жизнь обернулась кошмаром.