Американский психопат

Но она не слушает, потому что какой-то английский парень, в трехпуговичном костюме в «гусиную лапку», клетчатом шерстяном жилете, хлопчатобумажной оксфордской сорочке с широким воротником, замшевых ботинках и шелковом галстуке, все от Garrick Anderson (однажды после нашей ссоры в «Au Bar» Эвелин назвала его «восхитительным», а я – «карликом»), подходит к нашему столику, открыто флиртуя с ней, и меня тошнит от мысли, что она думает, будто я ревную к этому парню, но последним смеюсь все-таки я, когда он спрашивает ее, по-прежнему ли она работает «в той художественной галерее на Первой авеню», и Эвелин, явно раздосадованная, с вытянутым лицом, отвечает «нет», поправляет его, и после нескольких неловких слов он идет дальше. Шмыгая носом, она открывает меню и тут же, не глядя на меня, начинает говорить о чем-то другом.

– А что это за странные футболки я видела? – спрашивает она. – По всему городу. Ты видел? «Тех налоги – это смерть». Каких таких «тех»? Или, может, техналоги – налоги на бытовую технику? Я что-то пропустила? О чем бишь мы говорили?

– Ты все перепутала. «Технология — это смерть», – вздыхаю я, закрывая глаза. – Господи, Эвелин, только ты могла прочесть это неправильно.

Я не соображаю, что говорю, но киваю и машу какому-то пожилому мужчине, который стоит у бара, лицо его скрыто тенью, на самом деле я с ним едва знаком, но он поднимает в мою сторону бокал с шампанским и улыбается мне в ответ, и я чувствую большое облегчение.

– Кто это? – слышу я голос Эвелин.

– Один мой друг, – отвечаю я.

– Я не узнаю его, – говорит она. – Р&Р?

– Забудь, – вздыхаю я.

– Кто это, Патрик? – спрашивает она; скорее ее заинтересовала моя неразговорчивость, чем подлинное имя этого человека.

– Зачем тебе? – спрашиваю я в ответ.

– Кто это? – настаивает она. – Скажи мне.

– Мой друг, – произношу я, стиснув зубы.

– Кто это, Патрик? – напирает она, потом, прищурившись, заявляет: – Он не был на моей рождественской вечеринке.

– Нет, не был, – говорю я, барабаня пальцами по скатерти.

– Это не… Майкл Джей Фокс? – все еще прищурясь, спрашивает она. – Актер?

– Едва ли, – говорю я, смертельно устав. – Господи боже мой, его зовут Джордж Левантер. Нет, он не снимался в главной роли в «Секрете моего успеха».

– О, как интересно. – Эвелин снова погружается в меню. – Так о чем мы говорили?

– О налогах, что ли, – пытаюсь я вспомнить. – На какую-то технику? – Я вздыхаю. – Ты разговаривала с карликом.

– Иан не карлик, Патрик, – говорит она.

– Он необычно невысок, – возражаю я. – Ты уверена, что он не был на твоей рождественской вечеринке… – а потом, понизив голос, – и не подавал закуски?

– Ты не смеешь называть Иана карликом, – говорит она, разглаживая салфетку у себя на коленях. – Я этого не потерплю, – шепчет она, не глядя на меня.

Я не могу удержаться, чтобы не хмыкнуть.

– Это не смешно, Патрик, – заявляет она.

– Это твоя манера разговаривать, – замечаю я.

– Ты что, ждешь, что я буду польщена? – горько спрашивает она.

– Послушай, дорогая, я пытаюсь сделать так, чтобы наша встреча удалась насколько возможно, так что, знаешь, не порть ее.

– Прекрати, – произносит она, не обращая внимания на мои слова. – О, посмотри, это Роберт Фаррелл.

Помахав ему, она тайком указывает на него мне – определенно это Боб Фаррелл, всеобщий любимец. Он сидит в северной части зала, у окна, и это меня бесит, хоть я и не подаю виду.

– Он очень милый, – с восторгом сообщает она только потому, что замечает, как я разглядываю симпатичную двадцатилетнюю блондинку, сидящую рядом с ним, и, чтобы убедиться, что я ее слышал, она щебечет: – Надеюсь, ты не ревнуешь?

– Он красив, – признаю я. – Вид дурацкий, но красив.

– Не будь злюкой. Он очень красив, – констатирует она, а потом предлагает: – Почему бы тебе не укладывать волосы так же?

До этого замечания я отвечал автоматически, едва удостаивая Эвелин вниманием, но сейчас я в панике и спрашиваю:

– А что не так с моими волосами? – За доли секунды мой гнев многократно усиливается. – Что, блядь, не так с моими волосами?

Я легонько дотрагиваюсь до них.

– Ничего, – говорит она, заметив, насколько я огорчен. – Я просто так предложила. – И наконец, заметив, как я покраснел: – Твои волосы на самом деле… на самом деле выглядят отлично. – Она пытается улыбнуться, но вместо этого ее лицо принимает озабоченное выражение.

Полстакана «J&B» одним глотком – и я успокаиваюсь настолько, что, глядя на Фаррелла, выдаю:

– Вообще-то, брюшко у него кошмарное.

Эвелин тоже изучает Фаррелла:

– У него нет никакого брюшка.

– Ну как это нет, – говорю я. – Посмотри.

– Он просто так сидит, – сердито отвечает Эвелин. – А ты…

– Это брюшко, Эвелин, – подчеркиваю я.

– Ты ненормальный, – машет она на меня рукой. – Псих.

– Эвелин, человеку тридцати нет.

– Ну и что? Не все же такие культуристы, как ты, – раздраженно, вновь глядя в меню, заявляет она.

– Я не культурист, – вздыхаю я.

– Ну пойди и двинь ему по носу, раз ты такой здоровый, – говорит она, отмахиваясь от меня. – Мне все равно.