Американский психопат

Тают минуты. Мы делаем заказ. Приносят еду. Как обычно, тарелки из массивного белого фарфора; посередине лежат два кусочка сашими из поджаренной лакедры с имбирем, окруженные маленькими кучками васаби, вокруг выложено немного сушеных водорослей, в верхней части тарелки лежит одна маленькая креветка, и еще одна лежит внизу, свернувшись. Я прихожу в замешательство, поскольку мне казалось, что это преимущественно китайский ресторан. Долгое время я смотрю на тарелку, а когда я прошу принести воды, то наш официант появляется с перечницей в руках и навязчиво крутится возле нашего стола, каждые пять минут спрашивая, не желаем ли мы «может быть, немного перца?» или «еще поперчить?», а когда кретин уходит к другому столику, сидящие за которым люди, как мне видно краем глаза, прикрывают свои тарелки руками, я делаю жест метрдотелю и, когда он подходит, прошу его:

– Не будете ли вы так любезны передать тому официанту с перечницей, чтобы он прекратил висеть над нашим столом. Мы не хотим перца. Мы не заказывали ничего такого, что нуждается в перце. Никакого перца. Попросите его уйти.

– Разумеется. Мои извинения. – Метрдотель униженно кланяется.

Смущенная Эвелин спрашивает:

– К чему такая вежливость?

Я откладываю вилку и закрываю глаза:

– Почему ты постоянно выводишь меня из себя?

Она делает глубокий вдох:

– Давай просто поговорим. Без вопросов. Хорошо?

– О чем? – огрызаюсь я.

– Слушай, – произносит она. – Собрание молодых республиканцев в «Пла…» – она останавливается, словно вспомнив что-то, – в «Трамп-Плазе» в следующий вторник.

Я хочу сказать ей, что не смогу, моля Бога, чтобы у нее были другие планы, но ведь это я сам, пьяный и уторчанный, пригласил ее – где же мы тогда сидели, у «Мортимера», что ли?

– Мы идем?

Помедлив, я угрюмо отвечаю:

– Наверное.

На десерт я придумал кое-что особенное. Сегодня во время завтрака с Крейгом Макдермоттом, Алексом Бакстером и Чарльзом Кеннеди в «21» я украл в мужской уборной, когда служитель не видел, дезинфицирующий шарик из писсуара. Дома я облил его дешевым шоколадным сиропом, заморозил, а потом положил в пустую коробочку Godiva, перевязал шелковой ленточкой, и теперь, извинившись, я иду в кухню, по пути забираю сверток в гардеробе и прошу нашего официанта подать это на стол прямо в коробочке и сообщить даме, что мистер Бэйтмен звонил ранее, чтобы заказать это специально для нее. Я даже говорю ему, чтобы он положил туда какой-нибудь цветок, и даю ему пятьдесят долларов. Когда наши тарелки убраны, официант приносит это, и я поражаюсь тому, как он все обставил; он даже накрыл коробочку крышкой в виде серебряного купола, и Эвелин ахает от восторга, когда он со словами «Voi-ra!»[33] приподнимает крышку; она тянется за ложечкой, которую он положил рядом с ее стаканом для воды (я проследил, чтобы он был пуст), и, повернувшись ко мне, говорит: «Патрик, как это мило», а я, улыбаясь, киваю официанту и жестом показываю ему уходить, когда он пытается положить ложечку рядом со мной.

– Ты что, не будешь? – озабоченно спрашивает Эвелин. Она с волнением и готовностью зависла над облитым шоколадом писсуарным шариком. – Я обожаю Godiva.

– Я не голоден, – говорю я. – Обед был… сытным.

Она наклоняется, нюхает коричневый овал и, уловив слабый запах чего-то (вероятно, дезинфицирующего средства), спрашивает меня теперь уже с тревогой:

– Ты… точно не будешь?

– Нет, дорогая, – говорю я. – Я хочу, чтобы ты ее съела. Тут не так много.

Она кладет в рот первый кусочек, послушно жует, на ее лице сразу же появляется отвращение, потом глотает. Содрогнувшись, она морщится, но пытается улыбнуться, откусывая второй раз.

– Ну как? – спрашиваю я. – Ешь. Она ведь не отравлена.

Ее лицо, искаженное омерзением, бледнеет еще сильнее, как будто она подавилась.

– Ну что? – ухмыляясь, спрашиваю я. – Вкусно?

– Она слишком… – На ее лице застыла гримаса; содрогнувшись, Эвелин закашливается. – Она слишком мятная…

Она пытается признательно улыбнуться, но это невозможно. Схватив мой стакан с водой, она залпом выпивает его, отчаянно пытаясь избавиться от вкуса во рту. Заметив мой встревоженный вид, снова пытается улыбнуться, на этот раз с извиняющимся видом.

– Она просто… – вновь содрогается Эвелин, – такая мятная.