Американский психопат

В четверг вечером в «Були» на «Ничейной земле» довольно невыдающийся марафонский ужин. Даже после того, как я объявил столу: «Ребята, послушайте, моя жизнь – это сущий ад», они полностью проигнорировали меня. Собравшиеся (Ричард Перри, Эдвард Ламперт, Джон Констебль, Крейг Макдермотт, Джим Креймер, Лукас Теннер) продолжают спорить о размещении акций, о том, на какие облигации лучшие перспективы в новой декаде, о девках, недвижимости, золоте, о том, почему долгосрочные облигации нынче слишком рискованны, о широких воротничках, о портфелях ценных бумаг, о том, как эффективно использовать власть, о новых способах тренировок, о «Столичной-Кристалл», как лучше всего произвести впечатление на очень важных людей, о неустанной бдительности, о жизни в лучших ее проявлениях, а я здесь, в «Були», похоже, не в состоянии владеть собой, в этом зале собралась целая куча жертв, в последнее время они попадаются мне на глаза всюду: на деловых встречах, в ночных клубах, в ресторанах, в проезжающих мимо такси и в лифтах, в очередях к банковским автоматам и на порновидеокассетах, на коробках печенья и на Си-эн-эн – повсюду, и у всех них есть общее: они – добыча, и за ужином я едва не слетаю с катушек, голова жестоко идет кругом, поэтому перед десертом я вынужден извиниться и пойти в туалет, я выкладываю дорожку кокаина, забираю в гардеробе свое шерстяное пальто от Giorgio Armani, из-под которого едва не выпирает «Магнум-357» в кобуре, и вот я на улице, но в утреннем «Шоу Патти Винтерс» было интервью с человеком, поджегшим свою дочь, когда та рожала, а за ужином мы все заказали акулу…

…в Трибеке туман, с неба вот-вот закапает, местные рестораны пусты, после полуночи улицы пустынны, кажутся нереальными, единственный признак жизни – звук саксофона на углу Дуэйн-стрит, в дверях бывшего «Дуплекса», заброшенного бистро, закрывшегося в прошлом месяце, молодой бородатый парень в белом берете исполняет очень красивое, но заезженное соло на саксофоне, возле его ног раскрытый зонтик с влажным долларом и какая-то мелочь, не устояв, я подхожу к нему, слушаю музыку, что-то из «Отверженных», он видит меня, кивает, и, пока он закрывает глаза, подняв инструмент, откинув голову – видимо, ему кажется, что это очень патетическое место, – я одним движением выхватываю из кобуры 357-й «магнум» и, не желая никого будить, прикручиваю к пистолету глушитель, по улице проносится холодный осенний ветер, и, когда жертва, открыв глаза, замечает пистолет, она прекращает играть, мундштук саксофона по-прежнему во рту, я тоже медлю, потом киваю ему продолжать, что он и делает неуверенно, а я поднимаю пистолет к его лицу и на середине ноты нажимаю на курок, но глушитель не срабатывает, и в то же мгновение, когда позади его головы возникает огромный малиновый круг, прогремевший звук выстрела оглушает меня, ошеломленный, все еще с живыми глазами, он падает на колени, затем на саксофон, я выщелкиваю обойму и меняю ее на полную, но в это время случается неприятность…

…потому что во время убийства я не заметил патрульную машину, двигавшуюся позади меня – с какой целью? бог его знает, может, они расклеивают штрафы за неправильную парковку? – но после того, как грохот «магнума», раскатившись эхом, смолкает, ни с того ни с сего ночь пронзает сирена патрульной машины, сердце чуть не выскакивает у меня из груди, и медленно, поначалу небрежно, как будто ни при чем, я начинаю удаляться от конвульсирующего тела, но потом срываюсь на бег, со всех ног, из-за спины доносится визг покрышек, в громкоговоритель копы без толку кричат: «Стой-стоять-стой-оружие-на-землю», и, пропуская их крики мимо ушей, я поворачиваю налево, на Бродвей, к Сити-Холл-парку, ныряю в проулок, патрульная машина не отстает, но только до половины, потому что улочка сужается, фонтанчик синих искр вылетает прежде, чем они останавливаются, а я изо всех сил добегаю на Черч-стрит, где торможу такси, плюхаюсь на переднее сиденье и кричу совершенно ошеломленному шоферу, молодому иранцу: «Выматывайся быстро отсюда – никуда не едем», размахивая у него перед носом пистолетом, но он паникует, кричит на плохом английском: «Не стреляй, пожалуйста, не убивай», поднимает руки, я шиплю «черт» и ору «поехали», но его объял ужас, «Не стреляй, брат, не стреляй», я нетерпеливо бормочу «да пошел ты» и, тыча пистолет ему в лицо, нажимаю на курок, пуля раскраивает его голову, раскалывает пополам, как темно-красный арбуз, о ветровое стекло, и, перегнувшись над ним, я открываю дверцу, выпихиваю труп, захлопываю дверцу, трогаюсь…