Американский психопат

Я возвращаюсь из Центрального парка, где возле детского зоопарка я скормил мозг Урсулы бродячим собакам (это рядом с тем местом, где я убил мальчика Маккафри). Я иду по Пятой авеню около четырех дня, у всех на улице опечаленный вид, в воздухе запах тлена, на холодном тротуаре километрами лежат тела, некоторые шевелятся, большинство – нет. История гибнет, но только очень немногие смутно догадываются, что дела плохи. Над городом на фоне солнца низко летают самолеты. По Пятой авеню проносятся ветры и уходят на Пятьдесят седьмую. Медленно поднимается стайка голубей и рассыпается по небу. Аромат жареных каштанов мешается с выхлопными газами. Я замечаю, что линия горизонта недавно изменилась. Я смотрю с восторгом на «Трамп-Тауэр», высокую, горделиво отсвечивающую в свете позднего дня. Перед ней двое ушлых негров-подростков обдирают туристов в «три листика», и я вынужден сдержать порыв их отпиздить.

Нищий, которого я ослепил весной, сидит, скрестив ноги, на вшивом одеяле на углу Пятьдесят пятой. Приблизившись, я вижу лицо попрошайки в шрамах, а потом и плакат под ним, на котором написано: «Ветеран войны, ослепший во Вьетнаме. Помогите мне. Мы голодные и бездомные». Мы? Я замечаю собаку, наблюдающую за мной подозрительными глазами, которая, по мере моего приближения к хозяину, поднимается, рычит, а когда я уже стою над нищим, наконец лает, неистово виляя хвостом. Я опускаюсь на корточки, угрожающе поднимаю руку. Собака пятится на полусогнутых.

Я вытаскиваю бумажник, изображая, что опускаю доллар в его пустую банку из-под кофе, но потом осознаю: к чему эти притворства? Никто все равно не смотрит, и уж никак не он. Подавшись вперед, я забираю доллар. Он чувствует мое присутствие и перестает трясти банкой. Темным очкам на его лице так и не удается пока скрывать нанесенные мною раны. Его нос так раскромсан, что мне сложно представить, как через него дышать.

– Ты никогда не был во Вьетнаме, – шепчу я в его ухо.

После молчания, во время которого он писает себе в штаны, собака ноет, а он квакает:

– Пожалуйста, не надо!..

– К чему мне зря терять время? – с отвращением бормочу я.

Я ухожу от нищего и вижу маленькую курящую девочку, просящую мелочь.

– У-у-у, – пугаю я ее.

– У-у-у, – произносит она в ответ.

Этим утром в «Шоу Патти Винтерс» в очень маленьком кресле сидел Чиэрио и с ним разговаривали почти час. Позже днем женщине в серебряной лисе и норковой шубе разъяренный меховой активист порезал лицо перед Stanhope. Но сейчас, все еще глядя через улицу на незрячего нищего, я покупаю шоколадный батончик «Дав», кокосовый, в котором нахожу кусок кости.

Новый клуб

В четверг я наталкиваюсь на Гарольда Карниса на вечере в новом клубе под названием «Конец света», открывшемся на месте «Петти». Я сижу за столиком с Ниной Гудрих и Джин, а Гарольд пьет шампанское, стоя у бара. Я достаточно пьян, чтобы наконец спросить про сообщение, оставленное мною на его автоответчике. Извинившись, я проталкиваюсь в другой конец бара, поскольку понимаю, что мне необходим мартини, чтобы укрепить дух перед беседой с Карнисом (эта неделя была для меня очень сложной – в понедельник я обнаружил, что рыдаю во время одной из серий «Альфа»). Нервничая, я подхожу к нему. На Гарольде шерстяной костюм от Gieves & Hawkes, шелковый саржевый галстук, хлопчатобумажная рубашка, ботинки от Paul Stuart; он кажется более грузным, чем я помню.

– Заметь, – говорит он Труману Дрейку, – к концу девяностых японцы будут владеть большей частью этой страны.

Успокоенный тем, что Гарольд, как всегда, делится ценной и, главное, новой информацией, да к тому же в его речи проскальзывает слабый, но, прости господи, несомненно английский акцент, я набираюсь наглости и выкрикиваю:

– Заткнись, Карнис, ничем они не будут владеть.

Я опрокидываю в себя мартини, пока потрясенный Карнис с абсолютно ошарашенным видом поворачивается ко мне и его одутловатое лицо расплывается в неуверенной улыбке. Позади нас произносят:

– Да, но смотри, что произошло с Gekko…

Труман Дрейк похлопывает Гарольда по спине и спрашивает меня:

– А какая ширина подтяжек предпочтительнее?

Раздраженный, я пихаю его в толпу, и он исчезает.

– Ну, Гарольд, – говорю я, – ты получил мое послание?

Карнис, похоже, поначалу в замешательстве, но в конце концов, закуривая сигарету, смеется:

– Бог мой, Дэвис. Это была умора. Это действительно ты звонил, так?

– Да, естественно.

Я моргаю, бормочу что-то про себя, правда, отгоняю рукой сигаретный дым от своего лица.

– Бэйтмен убивает Оуэна и эскорт-девушек? – Он не перестает гоготать. – О, это просто изумительно. Я просто тащусь, как говорят в «Граучо-клубе». Просто тащусь. – Потом с выражением испуга он добавляет: – Это было довольно длинное сообщение, верно?

Я идиотски улыбаюсь, потом спрашиваю:

– Но что конкретно ты имеешь в виду, Гарольд?

Про себя я думаю, что этот жирный мудак вряд ли мог попасть в ебаный «Граучо-клуб», а если и попал, то признание в таком стиле перечеркивает тот факт, что его впустили.