Но когда я сажусь, на сцене происходит что-то странное, что привлекает мое внимание. Боно движется по сцене, как будто следуя за мной, он смотрит мне прямо в глаза и опускается на колени у края сцены. На нем черные джинсы (возможно, от Gitano), сандалии и кожаный жилет на голое тело. Тело у него белое, потное и совсем не накачанное, мышц вообще не заметно, грудь покрыта редкими волосами. На голове у него – ковбойская шляпа, волосы собраны в хвост, он ноет что-то траурное, я расслышал слова: «Герой – насекомое в этом мире», а на его губах играет слабая, едва заметная и все же явная ухмылка, она становится заметнее, его глаза загораются, а задник сцены становится красным, и на меня вдруг накатывает волна пронзительных ощущений, прилив интуитивного знания, и я словно вижу, что творится в сердце Боно, и мое собственное сердце бьется быстрее, и я понимаю, что в этот миг получаю от него некое невидимое послание. Я вдруг понимаю, что у нас есть что-то общее, что мы словно скованы одной цепью, и я могу поверить даже в то, что все, кроме нас, исчезли, музыка затихает, замедляется, и его
…А потом все – и зрители, и музыканты – появляются снова, и ритм медленно нарастает, и Боно чувствует, что я получил его послание, – и я
– Эй, – кричу я. – Ну как?
– Вон те парни… – Он показывает на парней, стоящих в проходе у дальнего края первого ряда, разглядывающих толпу и о чем-то друг с другом болтающих. – Они показывали на Эвелин, Кортни и Эшли.
– А кто они? – кричу я. – Они от Оппенгеймера?
– Нет, – орет в ответ Оуэн. – Я думаю, это роудиз, подыскивающие девочек, которых можно отвести за сцену и там трахнуть.
– А, – усмехаюсь я. – А я думал, что они в Barney’s работают.
– Нет, – кричит он. – Их называют
– А
– Мой двоюродный брат – менеджер «All We Need of Hell»[18]
, – орет он.– Меня бесит, что ты это знаешь, – говорю я.
– Что? – кричит он.
– Ты все еще занимаешься счетами Фишера? – ору я в ответ.
– Да, – кричит он. – Повезло мне, правда, Маркус?
– Это точно, – ору. – Как тебе это удалось?
– Ну, я занимался счетами Рэнсома, а потом оно как-то совпало. – Он беспомощно пожимает плечами, дружелюбный мерзавец. – Понимаешь?
– Ого, – кричу я.
– Ага, – кричит он, потом оборачивается и кричит на двух толстых придурковатых девиц из Нью-Джерси, курящих здоровый косяк, один на двоих. Одна из этих коров завернута во что-то похожее на ирландский флаг. – Слушайте, уберите вы свою отраву! Она воняет!
– Я бы тоже не отказался! – кричу я ему.
– От
– Да нет, ничего, – кричу я, у меня уже горло болит. Возвращаюсь на свое место и тупо гляжу на сцену и покусываю большой палец, уничтожая вчерашний маникюр.
Мы уходим, как только возвращаются Эвелин с Эшли. Мы торопимся в Манхэттен, чтобы успеть в «Брюссель», где заказан столик. В лимузине мы открываем еще одну бутылку шампанского «Кристал», на экране – по-прежнему Рейган, а Эвелин с Эшли рассказывают, как, когда они вышли из туалета, к ним подкатились двое громил и попытались затащить их за кулисы. Я объясняю, кто это были такие и что им было надо.
– О боже, – шепчет Эвелин, – ты что, хочешь сказать, что меня… секс-координировали?
– Могу поспорить, что у Боно маленький член, – говорит Оуэн, глядя в тонированное окно. – Ирландец, ну вы понимаете.
– Вы не знаете, у них там есть банкомат? – спрашивает Луис.
– Эшли, – кричит Эвелин. – Ты слышала? Нас с тобой секс-координировали!
– Как у меня прическа? – спрашиваю я.
– Еще шампанского? – спрашивает Кортни у Луиса.
Вторник: послеполуденные обрывки