Американский психопат

…И вот уже середина дня, и я стою в телефонной будке на углу, где-то в центре, понятия не имею где, но я весь потный, и голова у меня раскалывается, и как-то мне беспокойно и страшно, я ищу по карманам валиум, ксанакс, остатки гальциона, что-нибудь, но нахожу только три таблетки нуприна в коробочке от Gucci, так что я закидываю их в рот и запиваю диетической пепси, не знаю, откуда взялась эта мысль, но мне показалось, что от этих таблеток зависит моя жизнь. Я напрочь забыл, с кем я сегодня обедал и, главное, где. Может быть, с Робертом Эйлсом в «Битз»? Или с Тоддом Хендриксом у «Урсулы» – это новое бистро, которое Филипп Данкен Холмс открыл в Трибеке? Или с Рики Уоррелом в «Декабре»? Или все-таки с Кевином Вебером в «Контре»? Что я заказывал? Сэндвич с куропаткой и зелеными помидорами на булочке или большую тарелку салата эндивия с соусом из моллюсков? «О боже, я не помню», – бормочу я со стоном. На мне спортивный пиджак (лен с шелком), хлопчатобумажная рубашка, полотняные брюки хаки, все от Matsuda, шелковый галстук с эмблемой Matsuda, ремень от Coach Leatherware. Вся одежда пропитана потом, я снимаю пиджак и вытираю им лицо. Телефон продолжает трезвонить, но я не знаю, кому звонил, так что я просто стою в телефонной будке, очки Ray-Ban криво держатся на лбу, и я слышу слабый знакомый звук, исходящий из телефонной трубки, – мягкий голос Джин, пытающийся перебороть вечный бродвейский гам. В сегодняшнем «Шоу Патти Винтерс» обсуждали тему «Может ли аспирин спасти вашу жизнь?». «Джин? – кричу я. – Алло, Джин?» – «Патрик, это ты? – отвечает она. – Алло?» – «Джин, мне нужна помощь!» – кричу я в трубку. «Патрик?» – «Что?» – «Звонил Джесс Форрест, – говорит Джин. – Он заказал столик в „Мелроуз“ сегодня на восемь, а Тед Мэдисон и Джейми Конвей хотят выпить с тобой у „Гарри“. Патрик? – говорит Джин. – Ты где?» – «Джин? – Я вздыхаю и вытираю нос. – Я не…» – «Ах да, еще звонил Тодд Лаудер, – говорит Джин. – Ой, то есть Крис… а, нет, все-таки Тодд. Да, Тодд Лаудер». – «О черт. – Я издаю слабый стон и распускаю узел галстука, августовское солнце жарит вовсю. – Что ты там бормочешь, тупая сука». – «Не в „Сохо“, Патрик, столик заказан в „Мелроузе“. А не в „Сохо“». – «Что я делаю?» – кричу я. «Ты где? – Она секунду молчит и добавляет: – Патрик? Что случилось?» – «Сегодня я уже не приду в офис, Джин, – говорю я и потом, через силу: – И вообще никуда не пойду». – «Почему?» Она, кажется, расстроена, а может, просто удивлена. «Просто… скажи им… нет!» – кричу я. «Что случилось, Патрик? С тобой все в порядке?» – спрашивает она. «Блядь, не говори со мной таким… похоронным тоном», – кричу я. «Извини, Патрик. Я хотела… я собиралась сказать… просто сказать „нет“, но…» Я вешаю трубку и выскакиваю из телефонной будки, и плеер, висящий у меня на шее, внезапно кажется мне булыжником, удушающим меня (и ранний Диззи Гиллеспи, звучащий из наушников, жутко раздражает), и мне приходится выкинуть дешевенький плеер в ближайшую урну, я об нее спотыкаюсь, хватаюсь за край и стою, тяжело дыша, дешевый пиджак от Matsuda завязан вокруг талии, я смотрю на плеер, все еще крутящий кассету, мусс у меня на волосах тает под жаркими лучами солнца, смешивается с потом, стекающим со лба, и попадает мне в рот, когда я облизываю губы, и мне нравится вкус, и, проведя рукой по волосам, я жадно лижу ладонь. Я иду по Бродвею, не обращая внимания на старушек, раздающих флаерсы, прохожу мимо джинсовых магазинов, из которых доносится музыка, она выплескивается на улицу, и движения людей попадают в такт, в ритм песни Мадонны, «life is a mystery, everyone must stand alone…»[19], курьеры на велосипедах проносятся мимо, и я стою на углу, хмуро поглядывая на них, но люди спешат по своим делам, никто не обращает внимания, никто даже и не притворяется, что не обращает внимания, и это меня ненадолго отрезвляет, так что я направляюсь к ближайшему Conran, чтобы купить заварочный чайник, но, как только я осознаю, что вернулся в нормальное состояние, у меня вдруг скручивает живот, и я приваливаюсь плечом к первой попавшейся двери и прижимаю обе руки к животу, пытаясь унять боль, и вдруг понимаю, что могу стоять прямо, и захожу в ближайший хозяйственный магазин, и покупаю набор ножей для мяса, топор, бутылку соляной кислоты и потом, в зоомагазине через квартал, клетку для грызунов из прозрачного пластика и двух белых крыс, которых планирую пытать ножами и кислотой, но, видимо, позже я забыл клетку с крысами в Pottery Barn, когда покупал свечи… или все-таки я купил чайник? Я иду по Лафайет, постанываю и потею, расталкиваю людей, на губах пена, спазмы в желудке – может быть, от стероидов, но что-то сомнительно, – но потом я слегка успокаиваюсь и захожу в Gristede’s, краду банку консервированной ветчины, спокойно выхожу на улицу с банкой, спрятанной под пиджаком, и ковыляю по какому-то переулку, где я пытаюсь спрятаться в фойе American Felt Building, там открываю банку ключами, не обращая внимания на швейцара, который, похоже, меня узнал, но потом, когда я хватаю ветчину руками и запихиваю в рот вялые розовые волокна, они застревают у меня под ногтями, а швейцар грозится вызвать полицию. Я вылетаю на улицу, наклоняюсь, и меня рвет у плаката «Отверженных» на автобусной остановке, и я целую милое лицо Эпонины, ее губы, и струйки желчи стекают по ее нежному личику и слову «ЛЕСБИ», накорябанному под ним. Я ослабляю подтяжки, не обращая внимания на нищих, нищие не обращают внимания на меня, истекающего потом, разгоряченного, я вдруг понимаю, что иду обратно в Tower Records, и успокаиваю себя, бормоча под нос, ни к кому конкретно не обращаясь: «Мне нужно вернуть кассеты, мне нужно вернуть кассеты», – и я покупаю два экземпляра моего любимого компакта «Возвращение Бруно» Брюса Уиллиса, потом застреваю в крутящейся двери, делаю полных пять оборотов и, оказавшись на улице, натыкаюсь на Чарльза Мерфи из Kidder Peabody, хотя, может быть, это был Брюс Бейкер из Morgan Stanley, впрочем, кто бы это ни был, он говорит: «Привет, Кинсли», – и я рыгаю ему в лицо, закатываю глаза, зеленоватая желчь капает с моих зубов, а он предлагает как ни в чем не бывало: «Встретимся в „Фужерах“, ага? Северт придет». Я визжу и, шагая назад, врезаюсь в стойку с фруктами и овощами у корейского магазинчика, яблоки, апельсины и лимоны катятся по мостовой, через бордюр – на проезжую часть, где их давят машины и автобусы, и я сбивчиво извиняюсь, сую орущему корейцу мою платиновую кредитку, потом даю ему двадцатку, которую он быстро прячет в карман, но продолжает держать меня за лацканы грязного мятого пиджака, я вырываюсь и смотрю на его узкоглазое круглое лицо, и он внезапно разражается песней «Lightnin’ Strikes» Лу Кристи. Я в ужасе вырываюсь из его цепких пальцев и ковыляю по направлению к дому, но люди и магазины по-прежнему меня бесят, и уличный дилер на Тринадцатой предлагает мне крэк, и, когда я вслепую вытаскиваю полтинник и протягиваю ему, он благодарно бормочет: «О боже, мужик», пожимает мне руку и сует мне в ладонь пять ампул, и я запихиваю их в рот целиком, он таращится на меня, пытаясь замаскировать тревогу удивленной усмешкой, я хватаю его за шею и сворачиваю ее, у меня изо рта дурно пахнет, «Лучший мотор – BMW750iL», и потом я иду к телефонной будке, где что-то бессвязно бормочу оператору, пока наконец у меня не спрашивают номер кредитной карточки, и я говорю с центральным офисом «Xclusive» и отменяю сеанс массажа, на который и не записывался. Мне удается успокоиться, просто глядя на свои ноги, обутые в туфли без шнурков от A. Testoni, я пинаю голубей и даже не замечаю, что захожу в какую-то занюханную забегаловку на Второй авеню. Я по-прежнему испуганный, потный, дезориентированный, и я подхожу к маленькой толстой, безвкусно одетой старухе-еврейке. «Послушайте, – говорю я. – У меня тут заказан столик. На фамилию Бэйтмен. Где метрдотель? Я знаю Джеки Мейсона». – «Я могу посадить вас и так. Заказ не нужен», – вздыхает она и достает меню. Она ведет меня за ужасный столик в глубине зала, рядом с сортиром, я выхватываю у нее меню и мчусь за столик, который поближе к выходу, испуганный дешевизной еды. «Это что, черт подери, здесь так шутят? – Я чувствую, что официантка рядом, и говорю, даже не глядя: – Чизбургер. Средней прожарки». – «Извините, сэр, – говорит официантка. – Нет сыра. Кошер». Я не понимаю, о чем она говорит, и отвечаю: «Хорошо. Кошербургер, но с сыром. Monterey Jack, может быть, и… о черт». У меня снова крутит живот. «Нет сыра, сэр, – говорит она. – Кошер…» – «О черт, что еще за кошер, – может, это кошмар, блядская ты жидовка? – бурчу я себе под нос, и потом: – Деревенский сыр? Просто принесите, а?» – «Я позову менеджера», – говорит она. «Как хотите. Но может, пока мне попить принесете, а?» – «Да?» – «Э… ванильный… молочный коктейль…» – «Нет молочных коктейлей. Кошер, – говорит она. И добавляет: – Я позову менеджера». – «Нет, постойте». – «Мистер, я позову менеджера». – «Что тут, блядь, происходит?» Я потихонечку прихожу в ярость, моя платиновая АmЕх уже лежит на грязном столе. «Нет молочных коктейлей. Кошер», – говорит она, поджав губы. Обычная женщина, одна из миллиардов жителей нашей планеты. «Тогда принесите мне этот мудацкий… ванильный!.. – ору я, забрызгивая слюной открытое меню. Она таращится на меня, и я добавляю: – И погуще!» Она уходит за менеджером, и, когда я вижу, что он идет к моему столу (копия официантки, только лысый), я встаю и кричу: «Да ебись ты в рот, ублюдочный блядский жид» – и выбегаю на улицу, где…