Американский рубикон

Уитмен промолчал, и Ливонас с усталым видом опустился в кресло. В свое время Роберт Уитмен был таким целеустремленным, таким энергичным. Теперь же он казался подавленным сложившейся обстановкой.

— Я ведь не предлагаю вам арестовать Де Янга, я лишь прошу вас взять на себя руководство страной. Боже мой, вы ведь когда-то хотели стать президентом. Почему же не теперь?

Уитмен оторвался от трубки и посмотрел на Ливонаса.

— Тебе следовало бы взглянуть на себя со стороны, Энди. Ты выглядишь так, будто собираешься разорвать меня на куски.

Ливонас засмеялся, и напряженность между ними исчезла.

Вице-президент продолжил спокойным тоном:

— Мы почти все утро провели в разговорах обо мне, Энди. Давай, разнообразия ради, поговорим и о тебе.

Ливонас откинулся в кресле.

— Хорошо, тогда ваша очередь.

— Сколько ты уже в Вашингтоне, Энди?

— Около восьми лет, плюс-минус несколько месяцев.

— А сколько лет до этого ты занимался политикой, включая твою журналистскую деятельность?

«Сюда, пожалуй, следует отнести работу и в Калифорнии, и в Чикаго», — подумал Ливонас.

— Еще восемь лет за вычетом одного года, когда я был неймановским[13] стипендиатом в Кембридже.

— А сколько тебе уже стукнуло?

Ливонас почувствовал себя неловко, он вдруг понял, к чему клонит Уитмен.

— Сорок два.

— А как у тебя с личной жизнью, Энди? Вот уже несколько лет, как у тебя ее вообще нет. Разве я неправ?

— Не понимаю…

Уитмен не дал ему договорить.

— Неправда, понимаешь. Я не собираюсь докучать тебе, Энди. Я лишь хочу выразить свое мнение. Ты посвятил всю свою жизнь политике, однако еще ни разу не выдвигал себя на выборную должность.

Вице-президент смотрел Ливонасу прямо в глаза.

— Когда я задал тебе вопрос о личной жизни, я не имел в виду твои мимолетные связи. Ведь ты не можешь назвать мне ни одной женщины, с которой у тебя сложились бы более или менее прочные отношения после того, как ты расстался с Эллен. Если бы я стал настаивать, то ты бы мне наверняка ответил, что у тебя на это нет времени. Не так ли, Энди?

Он не стал дожидаться, что ответит ему Ливонас.

— Почему так происходит, Энди?

Ливонас промолчал.

— Ты можешь мне не отвечать, — продолжал Уитмен. — Я заранее знаю твои ответы. Один из них в том, что политика — это увлекательная игра, полная своих прелестей, причем особых прелестей для людей, подобных мне. Другой ответ в том, что многим в жизни нужна цель, и политика как раз и дает ее им. И часто не так уж важно, какова эта цель. А альтруист ответил бы, что люди, имеющие в жизни цель, обычно не безразличны к окружающим.

Он сделал паузу.

— И не безразличны к судьбе своей страны. Однако подлинным позором нации в наше время является то, что большинство патриотов стыдится признаться в этом. То ли из-за ложной скромности, то ли по наивности. Нашей страны не существовало бы вообще, если бы не было этих беспокойных людей. И это относится ко всем: и к рядовым гражданам, и к президенту. Я, конечно, знал некомпетентных и заурядных президентов, но не знал ни одного из них, кто не был бы патриотом.

Он повертел в руках трубку и спросил:

— Ты ведь тоже патриот, Энди?

Ливонасу хотелось возражать. Зачем он читает ему эти проповеди? Какую цель преследует?

Уитмен выглядел грустным и усталым. Он не спеша раскурил трубку.

— Я прекрасно знаю, что последние полгода ты делал на меня ставку. Ты подталкивал меня к тому, чтобы я баллотировался в президенты. Ты говорил обо мне со своими друзьями, с партийными боссами по всей стране, с теми, кого мы с тобой считаем «важными птицами». Весь этот бум вокруг моего имени лежит на твоей совести. Правда, тебе я обязан ухудшением отношений с Масси, но это не столь важно. Ты прекрасный друг, ты обо мне высокого мнения, я знаю, ты даже восхищаешься мною. Я, возможно, польщу нам обоим, если скажу, что ты толкал меня на такой шаг, поскольку искренне верил, что от этого выиграют интересы страны.

Ливонас жадно ухватился за возможность развить данную мысль.

— Вы действительно необходимы стране. Просто нет другого выбора…

— Энди, ради бога, прекрати!

Раздражение Уитмена тут же исчезло, и он спокойно добавил:

— Ты всегда был мне предан, поэтому мне очень трудно говорить об этом.

Ливонасу очень не хотелось услышать то, что, как он знал, готовился сказать ему Уитмен.

— Час пробил, — произнес Уитмен, медленно затянувшись. — До того как отправиться в поездку по Африке, я прошел медицинский осмотр. Врачи считают, что стенка левого желудочка почти разрушена. У меня был обширный инфаркт, чтобы тебе было понятнее, Энди, год назад. Я перенес его на ногах и даже не знал об этом. Так бывает, врачи называют его «скрытым сердечным приступом».

Ливонас, ошеломленный услышанным, сидел молча.

Уитмен улыбнулся.

— Не волнуйся так, пожалуйста. Я говорю о своем сердце, не о твоем. Врачи сказали, что если я буду щадить сердце, то тогда в моем распоряжении еще год, может быть, два. Если же нет… Врачи называют это «любым дополнительным напряжением».

— Жаль, что вы не сказали мне об этом раньше, — удрученно сказал Ливонас.

Уитмен с волнением в голосе произнес: