Амирспасалар. Книга I

Ранним утром за городом по ровному полю мчались всадники в богатых одеждах. Взяв с разгону зеленую изгородь, они остановились в тени столетнего дуба. Их встречал около дерева пожилой мужчина в темном архалуке. Покачивая головой, конюший Хожорнийского замка Самвел что-то недовольно бурчал про себя.

Захарий, хорошо знакомый с нравом своего учителя верховой езды, полюбопытствовал:

— Почему головой качаешь, Самвел? Опять не по правилам взяли ограду?

— Конечно, один сепух Иванэ правильно коня на изгородь ведет! Впрочем, пожалуй, и ты неплохо ездишь…

Иванэ с важным видом раскланялся на похвалу Самвела. А тот с усмешкой глянул на юного Абаса и, несколько понизив голос, доверительно сообщил Захарию:

— А уж наш гость на коне — прямо как кошка на заборе сидит!

Захарий ужаснулся — он неисправим, старый ворчун…

— Тише, Самвел! Разве можно про царевича так говорить?

— А мне что? — хладнокровно ответил Самвел. — Дурно гость ездит, прямо говорю, учить его надобно. — И, обращаясь к Абасу, громко спросил:» — Государь Абас, хочешь научу хорошо ездить на коне?

Румянец стыда вспыхнул на тонком лице царевича. Опозорился он перед всеми… какими глазами будет теперь смотреть на Вананэ?..

Захарий постарался выручить царственного гостя:

— Ничего дорогой Абас, не смущайся! В твои годы я тоже неважно верхом ездил. Не так ли, Вананэ?

Княжна лукаво проворковала:

— Мой Абас, Самвелу нельзя угодить… Он считает, что, кроме него самого и брата Иванэ, никто в целом свете верхом ездить не умеет!

Все рассмеялись.

Абас с обожанием смотрел на красивое лицо княжны. Она сказала: «Мой Абас!» А учиться верховой езде у этого несносного конюшего все-таки придется…

Оставшись круглым сиротой, Абас в восемнадцать лет вступил во владение своими небольшими поместьями. Приняв традиционный титул «агванското царя», он сделал официальное предложение княжне Вананэ. Ее братьям льстила перспектива породниться с носителем царского титула. Даже сама царица Тамар, благословляя на брак юную придворную даму, не удержалась при беседе с теткой:

— Вот подлинный царственного происхождения жених! Недаром, говорят, мой покойный отец им интересовался…

После свадьбы молодая агванская царица отбывала в замок Норберд. Прощаясь, она сказала своему старому пестуну конюшему Самвелу:

— Вот и покидаю я Лори. Кто теперь будет меня бранить за плохую езду на коне?

— Я буду! — буркнул в ответ Самвел.

— Ты же здесь остаешься? — удивилась Вананэ.

— Я свободный человек, где хочу, там и живу! — гордо возразил Самвел.

Вананэ с улыбкой обратилась к мужу:

— Мой Абас, возьмем Самвела с собой в Норберд! Закарэ не будет возражать, я уверена…

Захарий ответил:

— Конечно нет! В чем я могу, дорогая, отказать тебе, да еще в день твоей свадьбы? Пусть верный Самвел живет у вас!

Самвел, насупившись, посмотрел на царя Абаса. Потом с суровым видом сказал:

— Пойду проверю коней! Здешние бездельники-конюхи и седлать-то как следует не умеют!

Глава XX. ГРАФ ЛОТАРИО КОНТИ

В небольшой комнате каменного дома, скрытого густой зеленью сада, где-то на окраине Тбилиси, сидел пожилой монах в одном подряснике и босой, низко склонившись над столом. Убористым почерком он писал на длинном свитке пергамента. Джованни Фрателли (первое донесение которого в Папскую курию было перехвачено цхумскими таможенниками и потом попало в руки Заала Саварсалидзе) строчил очередное послание в Рим. К посланию почтенный падре прилагал слезную мольбу о незамедлительном отзыве его из страны георгенов.

Восемнадцать лет назад молодой Джованни прибыл в столицу георгенов из Вечного города[119], полный радужных мечтаний и честолюбивых мыслей. Фрателли, однако, не сумел оправдать надежд Папской курии. Георгены продолжали придерживаться еретической греческой веры, а армены крепко стояли за свое монофизитское лжеучение. Годы состарили миссионера, стан его согнулся, черная борода поредела и стала пегой. И ныне больше всего на свете Джованни Фрателли хотелось бы вернуться в родной Рим.

Фрателли быстро обернулся на сильный стук в дверь. В неширокую створку, отдуваясь, пролезал толстый рыжий монах.

— Laudetur Iesus Christos![120].

Падре Джованни засуетился. Тавризский миссионер фра Грегорио Боттони только накануне вечером прибыл в Тбилиси, по пути в Рим. Он-то и должен был отвезти в Папскую курию очередное донесение Фрателли и, как надеялся падре Джованни, посодействовать его мольбе об отзыве на родину.

— Прошу вас, дорогой фра Грегорио, я с самого утра нетерпеливо жду вашего прихода! Как отдохнули с дороги, хорошо ли спали, не беспокоили ли вас блохи — их здесь премного! Прошу, устраивайтесь поудобнее на сем ложе, возьмите подушку!

Рыжий монах уселся на тахту, которая заскрипела под тяжестью тучного тела. Положив пару мутак за жирную спину, он воззрился мутными глазами на падре Джованни.

— Вчера вы были сильно утомлены, дорогой брат. Немудрено! Дороги здесь ужасные, все по горам, совсем как у нас в Калабрии. Вечером я не решился утруждать вас вопросами о том, что нового в Персии, — елейно частил Фрателли.

Фра Грегорио прищурился: