Амнезия "Спес" (СИ)

— Ну, я за ним поплелся, уже и не зная, что мне ожидать от этой новой жизни… и людей в ней. Но Адам начал с того, что извинился: «- Прости, — говорит, — пацан, что-то я тут совсем мозгами поехал. Забыл, какие вы из интерната своего приходите — по летам вроде парни взрослые, а так — малышня малышней, совсем реалий корабельных не знаете».

— Ну да, он же не интернатский, откуда ему знать, у них-то в рубке все по-другому… — кивнул я.

— Вот, и он так сказал. У них на все проще смотрят. Сам-то он, по его словам, в правильном воспитании вырос, у него отец врач, а те ратуют за нормальную связь — то есть, между мужчиной и женщиной. Ну, как Адам говорит, им по должности положено печься о численности экипажа. А все остальные живут — как придется, да какая шиза в башку вступит.

— А как он сам-то к маэстро попал, если ты говоришь, что он без шизы этой? — удивился я.

— Да я тоже спросил. Он говорит, что благодаря таланту, и что это он сам Дольфи выбрал, тот-то, при всех своей шизанутости, как маэстро — силен. И если у Стивена музыкантов тоже неплохо учат, то лицедеев лучше все-таки в этой школе. Да и потом, Хвост, кто ж его тронет, если он из рубки? Это нас, интернатских, каждый пытается под себя построить… и не только в моей школе… и не только на счет всякой гадости. Думаешь, Сэму старшие мозги сейчас не вправляют и свой образ мыслей вдолбить не пытаются?

«А вот это — да-а… похоже на то!»

— Мы ведь как чистый пластилист, — продолжал меж тем приятель, — что хочешь, то и записывай на нем, никто лезть не станет и переписывать не заставит, — а вот под эти слова Ян опять сник.

— Ну, ты же пытаешься не дать «написать» на себе, что твоему маэстро хочется. Я же вижу, — указал я на его лысую голову.

— А это тоже Адам посоветовал… хоть на время охочку у Дольфи отбить. Но, как он и предупреждал, мне за это влетело неслабо — пять плетей получил, — Белый совсем скис, — и не тех, что нам учителя выписывали, а настоящих, которые из крученого жесткого пластика.

— Чего?! — опешил я.

Помню я те плети, которыми нас в интернате, бывало, оделяли — веревочные, бьют хлестко, но, в общем-то, терпимо, больше пугались в начале, чем болели потом. Так только, красные полоски с часок побудут на спине и все.

И помню я спины Валета и проштрафившихся хранов, после того, как они от сержанта Вука выхватили — рассеченная кожа, кровищи — немеряно, да и мужики к пятому захода орать вполне по настоящему начинали. Я тогда, после обеда, на те крики и сунулся в спортзал, забыл, что там происходит. Паленый меня, прифигевшего, за шкирку вытащил и сказал, что нечего на такое даже смотреть.

— За что тебя?! За обрезанные волосы?!!!

— Да нет, конечно, — снисходительно посмотрел на меня, непонятливого, Ян, — за маэстровы яйца отбитые! Ну, и за то, что в руки ему не дался. Про волосы, сбритые без позволения, это так на следующее утро перед учениками объявили… но все прекрасно знали, за что на самом деле — не в первый раз там это происходит с мальчишками из интерната.

— И что, ты никому пожаловаться не пытался?! — поразился я.

— Хм, пытался, врачу, который ко мне приходил. Я ж три дня в постели на пузе провалялся после плетей. Только врач этот, как сказал Адам, у маэстро «с руки ест» и ничего выносить за пределы школы не станет. Так и получилось. И это он меня, кстати, про «каждый за себя» и «дурной тон» просветил, когда я его со слезами в первый день умолял вытащить меня оттуда. Я тогда готов был хоть в уборщики, хоть в агрики идти…

— Слушай, а этот твой умный Адам, сам к отцу своему, к примеру, сгонять не мог? Раз его «правильно воспитывали», то тот врач, наверное, и другого пацана защитить бы не отказался?

— Не, не мог. Нам обоим с того дня запрещено с территории школы выходить. Маэстро-то не дурак, понял быстро, кто меня поддержал и сразу отцу его письмо гневное накатал, типа, сын его хулиганит и за это наказан. Ну, и просил в воспитательный момент не вникать. А там-то тоже все сложно… Адам доктором стать не захотел и сбежал из медшколы на комиссию актерскую. Так что у них с отцом до сих пор свои терки какие-то имеются. В общем, этот путь, пока все не успокоится, закрыт. А ждать я не могу, Адам говорит, что меня теперь дожимать станут… вон, уже ни гитру в руки не дают, ни на уроки пения не допускают. Всучили треугольник и задвинули в дальний ряд оркестра — и все. А дальше, больше будет…

— Подожди, а сюда-то ты как пришел, если тебе выходить нельзя?!