Ана Ананас и её криминальное прошлое

Вы, наверное, помните, что все дети, живущие в пределах Греховной Мили, были у вахты на мушке – тут хоть в ванной спи, хоть на причале, хоть под окнами стой на улице всю ночь. Хоть по шею в воде подавай – можно спать без последствий, до тех пор, пока ты по-настоящему не пропадешь. Но стоит тебе исчезнуть по настоящему, как тревога поднимается страшная.

Оказывается, в такие минуты, полицейские встают на уши и начинают опрашивать всех подряд. Некоторые из них способны в такие моменты на глупейшие выводы. Им тут же пришло в голову, что я могла сбежать обратно в родные места (хотя все уже давно запамятовали, как эти места называются).

– Это правда? – грозно спросил папа у Бюдде. Он помнил, что тот дарил мне шарф в трудную минуту.

Бюдде за словом в карман не лез. Он напомнил, что я уже несколько раз практиковала выживание в городе в одиночестве, без отца. В конце концов, он порекомендовал ждать, пока я не вернусь, набрав полный карман лакрицы или угнав автомобиль.

Какая жалость, что меня не было рядом. Услышать такое от Бюдде! Мне бы это понравилось, я уверена. Хотя, надо признать, что лакрицу я давно уже не люблю. Мой поезд с лакрицей уехал задолго до двенадцатилетия.

Ближе к вечеру на территории «У заморского таракана» появилась бабушка Дульсинея.

Бывшая полицейская стройно вышагивала с микрофоном в руке – точь в точь как оперная певица из прошлого. От микрофона вился тонкий проводок, который заканчивался в сумочке. Сумочка орала так, что «Вахта», расположенная строго напротив, не смогла бы перорать даже при помощи большого оповестительного репродуктора. Сумочка кляла «Вахту Давида» на чём свет стоит, упрекая в бездействии ещё и себя. По мнению сумочки не следовало профессиональному полицейскому идти на поводу у трудных подростков. Когда Дульсинея Тобольская принялась биться лбом о жестяной таз, в котором официанты держат бутылки, капитан Озбей увел её пропустить по стаканчику. После стаканчика, Дульсинея уже не приходила в себя.

До вечера было ещё далеко, а меня уже считали без вести пропавшей. Все мои предыдущие подвиги на почве бездомной жизни были не в счёт. Все позабыли, что я Ана Ананас, а не какая нибудь Рената Колицер, не знающая слова самостоятельность.

К слову, Рената Колицер тоже находилась в эпицентре событий. Вахта Давида вдруг решила, что она чуть ли не главный зачинщик.

– Ты ведь её лучшая подруга, да? – наседал строгий полицейский, тряся перед её носом папку с надписью «Криминальное прошлое Анны Романовой».

Как только эта дура Рената увидела папку, сразу же промычала, что видится со мной примерно раз в год!

Тут обнаружилась ещё одна новость. На дверях кафе «Кофе четыреста раз» висела табличка – «Закрыто до конца августа». Выяснилось, что пропал и господин Королёк (он же Кононов-Королёв, он же Каки). Бравые полицейские с «Вахты Давида» порекомендовали поставить «Таракана» на переучёт, чтобы посмотреть, что всё это значило. Но папа грустно сказал, что без «Кофе четыреста раз» «Таракана» тоже не существует. Пока Каки нет в городе, в кафе «У заморского таракана» просто нет надобности.

Около десяти вечера, примерно в тот час, когда на Репербан выходят пушистые тетки в кожаных сапогах, перед папиными глазами появилась взъерошенная Берта Штерн. Берта сказала, что видела меня сегодня последний раз. При этом ещё спрашивала, правильно ли она поступила, что не препятствовала. От рассказа Берты папа аж заискрился. Он объяснил, как на самом деле принято поступать в таких случаях (брать пулемёт и пускать очередь без предупреждения, вот как). В конце концов, он обозвал Берту Штерн идиоткой, каких не видывал свет. Берта Штерн была очень встревожена. Она даже спорить не стала.

После того, как история Берты была запротоколирована «Вахтой Давида», на Греховной Миле наступила настоящая паника. Каждый обитатель Репербана, знаком он со мной или нет, негодовал так, что метеорологи решили оповестить о штормовом предупреждении. Теперь даже Рената Колицер сыпала проклятиями морского характера. Чего уж тут говорить о других.

– Я затолкаю ему в задницу португальский кораблик! – ругался капитан Озбей. – Я придушу его всеми морскими канатами. Я выдеру ему задницу и сделаю из неё причал для яхты на собственной даче…

Из соображения благопристойности не стоит всю остальную матросскую ругань перечислять.

7

– Здравствуй моя девочка, здравствуй моя хорошая, – сказала декоративная мама. Королёк не утруждаясь приветствиями, просто хлопнул меня по плечу. Мне захотелось дать ему сдачи и побольней. Но как, если я даже толком пошевелиться не могла? Даже когда ты связана, получается шевелить большими пальцами ног. У меня не полчалось.

Оказывается, напротив сидел Динг. Он агрессивно меня гипнотизировал. Оне дал мне лишь открыть левый глаз. При попытке открыть правый глаз, лицо пронзила боль хуже головной и зубовной вместе.

– Динго, к ноге, – шепнула я по-немецки, на случай если тому вздумается укусить. Но Королёк сказал, чтобы я не фиглярничала. Дескать, гипноз Динга не поддаётся вторичному воздействию. И уж если он начал гипнотизировать, ТОГДА ВСЁ.