Анафем

Свет, пробивавшийся сквозь палатку, будил, шум волн убаюкивал, и, как бревно в прибойной полосе, я то выныривал, то вновь проваливался в путаный тягомотный сон о Геометрах. Манипуляторы робота, высланного за небесным эмиссаром, крепко засели у меня в подкорке, и мозг бросил огромное количество тёмной энергии на то, чтобы приукрасить и дополнить воспоминания, превратить их в гибрид увиденного и додуманного, собравший в закодированном виде все мои жуткие догадки, надежды и страхи, теорику пополам с искусством. Я, как мог, оттягивал пробуждение и лежал в полудрёме, надеясь, что события сна начнут наконец развиваться и мне откроется что-то важное. Увы, там происходило лишь то, что мог породить мой мозг: всё более детальное изучение шарниров, рычагов и приводов механических рук, которые в воображении стали сложными, как мои собственные, с теми же плавными органическими изгибами, что деталь часов, которую Корд вырезала для Самманна. Новым было то, что под самый конец я перевёл внимание с механических рук на устройства обработки изображений, которыми, как я догадывался, должен обладать робот. Однако линзы – если то были линзы – окружало созвездие прожекторов; когда я попытался в них посмотреть и встретить взгляд Геометров, мне предстали слепящие огни на фоне полного мрака.

Досада сделала то, чего не могли сделать солнечный свет, запах готовки и голоса друзей, – я проснулся окончательно. Чтобы поправить дело, надо было вставать и действовать.

Экба была красива резкой, засушливой красотой. Целый день ушёл на то, чтобы возвести защиту от солнца и зноя. Мы нашли обращённую к востоку бухточку. Скалистый мыс с северной её стороны давал нам тень в середине дня. Под руководством Юла мы вбили в песок колья и натянули тент, под которым прятались вечером. Припекало нас только рано утром, ещё до настоящей жары. Островок в полумиле от берега разбивал валы, так что волны были маленькие, зато, правда, непредсказуемые. В мелкую каменистую бухту могли заходить только самые маленькие лодки, и, насколько мы поняли, она никак не использовалась. Мы ждали, что заявится кто-нибудь в нашивках и нас прогонит, но ничего такого не произошло. Это не походило на частное владение. Это был не парк. Просто место. Единственный посёлок острова (помимо матика в Орифене) располагался у паромной станции в пяти милях от нас по прямой, в пятнадцати – по дороге, вьющейся вдоль берега. Тамошняя дистилляционная установка, работающая от солнца, производила воду, которую тут же на месте и продавали. Юл в первый же день купил два скверно пахнущих армейских эластичных мешка для воды. Продуктов, которыми мы затарились у фермеров на материке, должно было хватить примерно на неделю.

Поставив палатки и натянув тенты, мы, не сговариваясь, решили отдать следующий день отдыху. Со дна рюкзаков появились затрёпанные книжки. Кто-то спал, кто-то купался. Я попросил у Корд пинцет и снял швы, потом залез в море по горло и сидел, пока шрамы не онемели. О том, как они заживали, я мог бы рассказывать долго, но не буду. Смотреть, как организм собирает силы для регенерации, было временами даже увлекательно. Наверное, потому-то мне и снились сны про механические конечности и стеклянные органы зрения инопланетного робота. Здесь соблазнительно было бы пуститься в философствования о связи между телом и разумом. Однако лорит во мне говорил, что это пустая трата времени. Лучше найти библиотеку и прочесть, что по данному поводу написали более глубокие мыслители.

Накануне вечером Юл, нарушив тишину бухты, завёл кузовиль, и часть нашей компании отправилась на двухчасовую экскурсию в объезд острова. Местоположение вулкана, разумеется, тайны не составляло: его было видно практически с любой точки. Крутизна склонов, как учил меня фраа Халигастрем, означала, что он опасен. У некоторых вулканов магма жидкая, изливается легко, и склоны получаются пологие. Такие вулканы не опасны, если, конечно, бежать быстрее лавы. У других магма вязкая, поэтому склоны крутые; она часто закупоривает жерло, и тогда дело заканчивается взрывом.