Анафем

Я понял, что Юл спрашивает у меня, как у брата, разрешения, поэтому обнял его и сказал: «Знаю, ты о ней позаботишься». Юл стиснул меня так, что чуть не сломал хребет, – я уже думал, придётся звать долистов, чтобы разжать его хватку.

Немного успокоившись, он заставил меня посмотреть кольцо.

– Конечно, не золото, – признал он, – но… оно ведь с другой планеты и всё такое… так что вроде бы редкая штучка, да?

– Да, – заверил я. – Редчайшая.

Мы оба невольно покосились на мою сестру.

Видимо, накануне он сделал ей предложение, и она согласилась. Некоторое время все как сумасшедшие вопили и обнимались. Вскоре вокруг собралась толпа орифенян, привлечённых слухами, что церемония состоится прямо сейчас. За ними подтянулись солдаты, а затем и представители конвокса, хотевшие знать, что происходит. У нас возникла безумная мысль сыграть свадьбу прямо на пляже, но через несколько минут все остыли, и дело ограничилось праздником по случаю помолвки. Орифенские сууры нарвали в придорожной канаве охапки полевых цветов и сплели венки. Солдаты, проникшись общим духом, извлекли ниоткуда выпивку и принялись грубыми голосами поздравлять Юла и Корд. Вертолётный механик подарил ей свою любимую фигурную отвёртку.

Через час я уже летел на самолёте в Тредегар.

Арсибальт немного успокоился. Я услышал его тихий, прерывистый вдох.

– Как я понимаю, он принял свою участь хладнокровно?

– Да.

– Ты знаешь, что означает символ, который он начертил на земле? Аналемма?

Меня поразила неожиданная мысль.

– Постой! А ты откуда про неё знаешь? Вам что, разрешают спили смотреть?

Арсибальт обрадовался случаю меня просветить. Даже повеселел сразу.

– Я забыл, ты ведь ничего не знаешь про конвокс. Если всем хотят что-нибудь сообщить – например, когда Джезри вернулся из космоса, – нас собирают в унарском нефе, это единственное место, куда все помещаются. Правила смягчены – нам показывают спили. У нас был пленарий на весь день – страшно выматывающий – сразу после Посещения Орифены.

– Вы так это называете?

Арсибальт кивнул. Через полипласт лицо было толком не разглядеть, но у меня возникло нехорошее чувство, что он снова начал отпускать бороду.

– Ясно, – сказал я. – Так вот, мы провели вместе несколько дней до того… до того, что вам показали. Разумеется, я видел орифенскую аналемму, древнюю, на полу храма.

– Вот, наверное, было зрелище… Повезло тебе!

– Ещё бы! Тем более что теперь её уже никто не увидит. Что до аналеммы, которую начертил Ороло, боюсь, он не говорил мне ничего такого, что бы…

– В чём дело? – спросил Арсибальт, потому что я осёкся на полуслове.

– Я только что вспомнил одну вещь. Слова Ороло. Последнее, что он мне сказал до того, как аппарат включил двигатели. «Они расшифровали мою аналемму!»

– Они, надо понимать, Геометры?

– Ага. Тогда я не успел спросить, что это значит…

– А потом было уже поздно, – закончил Арсибальт.

Мы ещё настолько не свыклись с утратой, что замолкали всякий раз, когда разговор касался смерти Ороло. Однако мы продолжали думать.

– Фототипия в его келье. На Блаевом холме, – сказал я. – Там была аналемма. Древняя.

– Да, – сказал Арсибальт. – Я её помню.

– Такое ощущение, что она была для него подобием религиозного символа. Как треугольник для некоторых скиний.

– Тем не менее это не объясняет его слова о Геометрах, – заметил Арсибальт.

Мы довольно долго размышляли, но так ни до чего и не додумались.

– На том пленарии, – сказал я, – после возвращения Джезри, ты видел, что произошло с небесным эмиссаром?

– А ты?

Мы помолчали, провоцируя друг друга на неуместную шутку, но время для этого, видимо, ещё не пришло.

– Как остальные?

Арсибальт вздохнул.

– Я их почти не вижу. Нас приписали к разным лабораториумам. На переклинии, разумеется, дурдом. И мы выбрали разные лукубы.

Я мог только гадать, что означают эти слова.

– Ты можешь хотя бы рассказать, как у них дела?

– Тебе надо понять: для Джезри и Алы всё было по-другому, – начал он.

– В каком смысле?

– Их призвали на воко. Они умерли, как все, чьи имена прозвучали, и должны были начать новую жизнь. Некоторым она даже понравилась. И все к ней привыкли. Потом, несколько недель спустя, всё превратилось в конвокс.

– Им пришлось воскреснуть.

– Да. Так что, конечно, будет какая-то неловкость.

– Неловкость? Что ж, хоть что-нибудь здесь будет для меня привычным.

Арсибальт не рассмеялся – только прочистил горло.

– Тебя отсюда выпустят, оглянуться не успеешь, – объявил Джезри. Вопреки мрачным пророчествам Арсибальта, он явился ещё до того, как остыл мой хлеб.

Он говорил с такой абсолютной самоуверенностью, что я понимал: ему приходится выдавливать каждое слово через задницу.

– На чём основано твоё предсказание? – спросил я.

– Лазер был не того цвета.

Я повторил его фразу вслух, но всё равно ничего не понял.

– Лазер, которым осветили Три нерушимых, – сказал Джезри. – В ту ночь, после которой всё это превратилось в конвокс.

– Он был красный. – Я понимал, что не говорю ничего умного, но пытался вышибить хоть какую-нибудь информацию из мозгов Джезри, и для этого в них надо было запустить камнем.