Анаконда

Но сеньора де Сааведра остановила его. Брак в тесном кругу! Но почему? Это было бы ужасно! Даже и сказать-то нехорошо, ей-богу! Разве все не чувствовали себя счастливыми благодаря этому браку? Разве Ничольсон не был другом детства Ольмоса? И потом подвенечное платье Чичи! Ее подруги, желавшие видеть Софию замужней женщиной, не говоря уже о ее положении в обществе. Нет, уж будьте любезны!..

Последний довод был настолько убедительным, что Ничольсон сдался.

Между тем жених часто посещал радушный дом де Сааведра, и с первого же дня его беседы всегда велись в несколько легком тоне.

— А что я буду делать, дорогая невеста, когда Ольмос сочтет нужным вернуться? — обращался он к Софии.

— Вы забудете обо мне, сеньор жених.

— Но я же не смогу! И…

— Тогда я обо всем расскажу Хулио, — смеясь, заявляла девушка.

Мать только покачивала головой.

— Ну, совсем как дети!.. И вы тоже, Ничольсон, а еще такой серьезный…

— Черт возьми! Если бы я мог забыть о своей серьезности, когда остаюсь наедине со своей будущей женой…

Мать снова улыбалась, весьма довольная характером Ничольсона.

Жених меж тем отмечал, что София гораздо умнее, чем он представлял себе. Возможно, она недостаточно тонка, говорил он себе, но зато обладает чудесной способностью легко приспосабливаться к обстоятельствам. За последнее время он не слышал от нее ни единой пошлой фразы. Если бы друзья не испортили ее вкуса своими пошлыми остротами, обычными для жокей-клуба, девушка была бы по-настоящему остроумной. Жаль только, что у нее такое простое лицо, но зато свежесть тела и взгляд…

— Так, значит, всего-навсего четырнадцать дней!

— Да, да, да… — улыбалась София, идя навстречу ему с чашкой чая.

— Моя невеста! — продолжал он тихо, подняв к ней лицо.

— Но, Ничольсон, ради бога! — восклицала сеньора де Сааведра, стараясь заглянуть ему в лицо. — Чего доброго, вы и на самом деле влюбитесь в мою дочь.

— Нет, сеньора, — отвечал Ничольсон, заслоненный фигурой не успевшей еще отойти. Софии. — Моими устами говорит Ольмос. Что же касается меня лично, то моя невеста питает ко мне лишь неприязнь.

— И я думаю, что вы этого заслуживаете! А ведь вы мне казались таким степенным человеком…

Итак, наступил канун великого дня. Ничольсон поужинал в семье де Сааведра, честь, которой удостаивались лишь будущие члены семьи.

— Да, — с сожалением проговорил Ничольсон, — никогда не думал, что мне придется стать мужем при столь печальных обстоятельствах.

— Вот как! — отозвалась сеньора де Сааведра.

— Вас это удивляет, сеньора? Вы, вероятно, предполагаете, что у меня будет многочисленное потомство от этого брака?

— Ну, вы опять за свое! — засмеялась сеньора. — Вы становитесь весьма нескромным, Ничольсон… Кроме того, — продолжала теща, — у Чичи будет…

— Что будет?

— Потомство.

— Это меня очень утешает!

— А Чича своего первенца обязательно назовет вашим именем.

— И я его буду очень любить, сеньора, тем более что этот ребенок должен был бы быть моим.

— Ничольсон!.. Я обо всем расскажу Ольмосу. Чича, утешь его.

— Как она может меня утешить? — живо отозвался жених.

— Сеньор Ничольсон! Если вы еще что-нибудь подобное изречете, то не женитесь на моей дочери, — сказала сеньора де Сааведра, вставая из-за стола.

Все трое проследовали в зал. На какое-то время разговор их принял серьезный оборот. Обсуждалась свадебная церемония, и сеньора не желала, чтобы хоть малейшая деталь в этом большом празднике была забыта. А когда все было решено и подробно договорено, Ничольсон подошел к Софии.

— Ну как, моя невеста, — спросил он, приближая к девушке свое лицо, — вы будете счастливы?

София ответила не сразу.

— Когда?

— Хм!.. Я виноват, что не уточнил. Замечание существенное. Завтра, моя невеста.

— Да, завтра — да…

— О! А потом нет?

— Потом — нет.

— Сеньора! — воскликнул Ничольсон. — Ваша дочь говорит не совсем допустимые вещи. Кончится тем, что я серьезно влюблюсь в нее.

— Так вам и надо! Сами виноваты.

— А если и она тоже?

— Ну уж нет! — засмеялась мать. — Этого не случится, будьте уверены!

Ничольсон снова повернулся к Софии и тихо спросил:

— В самом деле?

Ответа не последовало, но улыбка ее говорила: «Не знаю…»

Дрожь пробежала по телу Ничольсона. Он пристально посмотрел на невесту, а ее голова меж тем слегка приблизилась к нему.

— Знаете, София, вы страшный человек.

— Я? Почему?

Какое-то мгновенье он смотрел на нее в упор, потом встряхнул головой.

— Так, — засмеялся он наконец и встал. — Я ухожу, сеньора. Завтра я должен быть бодрым духом.

— Загляните к нам утром на минутку, мы ожидаем телеграмму от Ольмоса. Кроме того, мало ли что может случиться…

— Хорошо, я приду.

Он попрощался с Софией:

— Моя невеста…

— Мой муж…

— О нет, что ты, ради бога! Пока еще он не твой муж. Твой жених — это да.

— А вы думаете, сеньора, что для меня что-нибудь изменится, когда я буду законным мужем?

— Да, к счастью, ничего. Ступайте-ка лучше к себе, безумный вы человек!

III

На следующее утро, когда Ничольсон явился в дом де Сааведра, он увидел, что у сеньоры в руках была телеграмма.