Анархизм

Ея значеніе было огромно. Въ конц XVIII-го вка весь міръ съ напряженнымъ вниманіемъ слдилъ за событіями, протекавшими въ революціонной Франціи. Величайшая изъ всхъ дотол бывшихъ историческихъ драмъ — Великая революція въ однихъ вселяла трепетъ и ужасъ, въ другихъ рождала восторги. Впервые среди феодальныхъ обломковъ юная буржуазія властно возвысила свой голосъ, впервые языкомъ просвтительной философіи и революціонныхъ публицистовъ заговорила она о неотъемлемыхъ священныхъ правахъ человка и гражданина. Все, казалось, улыбалось тогда этой вновь народившейся сил, могуче прокладывавшей себ новую дорогу. Буржуазія была властителемъ думъ.

Въ знаменитой брошюр «О третьемъ сословіи» аббатъ Сіесъ въ трехъ вопросахъ и отвтахъ резюмировалъ сущность соціально-политическихъ стремленій современной ему буржуазіи. «Что такое третье сословіе?» спрашивалъ онъ — «Все!» «Чмъ оно было до сихъ поръ?» «Ничмъ!» «Чмъ оно желаетъ быть?» «Быть чмъ-нибудь!»

И жизнь благосклонно отнеслась къ требованіямъ революціонной буржуазіи; прошли года — и во всхъ конституціонныхъ странахъ мы видимъ ее не въ скромной роли «чего-нибудь», а верховной вершительницей судебъ цлыхъ народовъ.

Ей стали принадлежать и экономическій и юридическій суверенитетъ. Народовластіе, о которомъ она говорила въ своихъ деклараціяхъ и конституціяхъ, стало ея властью, самодержавіе народа — ея самодержавіемъ.

Демократія — сулила: полное равенство, отрицаніе всхъ привиллегій и преимуществъ, привлеченіе всхъ къ управленію страной. Это оказалось несбыточной мечтой. Съ одной стороны, уже по причинамъ формальнаго свойства, оказалось невозможнымъ сдлать народъ — дйствительнымъ сувереномъ. То, что было бы мыслимо въ небольшой общин, технически оказалось не подъ силу обширному народу. И кучка выборныхъ, далекихъ подлинной вол народа, стала фактическимъ сузереномъ. Съ другой — суверенная буржуазія сдлала все, чтобы обезпечить «свое» самодержавіе и защищать его отъ посягательствъ безпокойныхъ индивидуальностей, недовольныхъ тмъ порядкомъ, который былъ упроченъ буржуазнымъ законодательствомъ. Принципъ народовластія былъ обрзанъ, извращенъ. Для выраженія правильной народной воли — понадобились цензы: имущественный, осдлости, возраста и пола. Въ принцип народовластія, этой фикціи, господствующій классъ нашелъ свою лучшую защиту. Онъ сталъ ея идейнымъ и практическимъ щитомъ противъ всхъ «народныхъ» нападеній.

Критика демократіи есть вмст критика принципа большинства.

Въ настоящее время общепризнано, что этотъ принципъ былъ принятъ не во всхъ раннихъ демократіяхъ. «Демократіи древности — пишетъ Еллинекъ въ своемъ этюд «Право меньшинства» — знали принципъ большинства и проводили его различнымъ образомъ, часто признавая при этомъ и права меньшинства. Напротивъ, средневковый міръ призналъ его далеко не сразу и съ оговорками. Сильно развитое чувство личности, которымъ отличались германскіе народы, не мирилось съ тмъ, что двое всегда должны значить больше, чмъ одинъ. Одинъ храбрый могъ побдить въ открытой борьб пятерыхъ, — почему же долженъ онъ въ совт склоняться передъ большинствомъ. И потому въ средневковыхъ сословныхъ собраніяхъ мы часто встрчаемся съ принципомъ, что ршать должна pars sanior а не pars major, иначе — что голоса надлежитъ взвшивать, а не считать. Въ нкоторыхъ сословныхъ корпорацияхъ вплоть до позднйшаго времени вообще не производился правильный подсчетъ голосовъ, напримръ — въ венгерскомъ сейм. Въ общественной жизни германцевъ первоначально вс ршенія принимались единогласно — особенно при выборахъ, — большею частью путемъ аккламаціи, которою заглушались голоса несогласнаго меньшинства». И не только у германцевъ требовалось для принятія важныхъ ршеній единодушіе собранія, то-же было и въ славянскомъ мір.

Однако, при переход къ большимъ демократіямъ современности стало очевиднымъ, что народовластіе въ его чистой форм — невозможно. И новая демократія на мсто единогласія поставила начало большинства.

Послднее было объявлено единственно возможнымъ способомъ ршенія общенародныхъ вопросовъ; меньшинство должно было смириться, за большинствомъ была признана постоянная привиллегія правды.

Однако, подобное признаніе было слишкомъ вопіющимъ компромиссомъ, и апологеты демократіи должны были подыскать рядъ аргументовъ для его защиты.

Отмтимъ лишь важнйшіе.

Прежде всего указывали, что торжество начала большинства есть прочный историческій фактъ. Разсужденіе Еллинека, только-что приведенное, обнаруживаетъ несостоятельность этой «исторической» ссылки. Но если бы даже и вс историческіе народы практиковали большинство вмсто единогласія, это могло обозначать только одно, что подлинной демократіи исторія еще не знала. Начало большинства есть слишкомъ очевидная фальсификація народной воли, принужденіе къ согласію, неуваженіе къ чужой свобод.