Анастасия. Загадка великой княжны

на фотографию Кирилла с отвращением. – У него здесь гнусный вид, как и всегда. – Она содрогнулась. – Гнусный, – повторила она. – Уберите эту фотографию».

Но эта тема вызвала у нее бурную реакцию – Кирилл и эта «Кобургская», его жена, великая княгиня Виктория Федоровна, которая развелась с первым мужем, родным братом императрицы, и вышла за Кирилла вопреки запрету царя. «Если он с женой займут место моих родителей, – сказала Анастасия, – значит, Бога нет. Мадам, вокруг нас при дворе было столько лживых людей… Этим людям было хорошо при нас, и они нас предали!.. Да… когда я вспомню только, как нас приветствовали… как все радовались, когда мы появлялись… И во всей России не нашлось никого, кто бы нас защитил! Этого я никогда не пойму».

«А где они теперь? – думала Гарриет фон Ратлеф. – Где те люди, которые бы позаботились об Анастасии и помогли решить ее дела?» Иногда они говорили об этом. «Никогда бы не подумала, что мне придется пережить такое в Берлине, – сказала Анастасия. – Что моим родственникам будет жаль для меня куска хлеба… Лучше было бы, если бы Чайковский оставил меня лежать там». Но у нее появлялись и реальные предложения. «Привезите сюда Жильяра… – говорила она. – Он еще жив? Если он жив, я бы написала ему, и всё было бы хорошо. Он помог бы мне. Он жил у нас много лет, он хорошо меня знал».

«“Доктор меня бы тоже узнал”.

“Какой доктор?”

“Который был с нами”.

“Как его звали?”

Анастасия не знала. Потом сказала: “Кажется… Боткин”.

“Вы думаете, его нет в живых?”

“Я помню, что читала где-то, что он умер, – вопросительно глядя на меня, она стискивает мне руки. – А что вам известно? Вы наверняка знаете?”

“Где-то сообщалось, что найдены доказательства”.

Из всего этого я могу понять одно: ей неизвестно, что было написано о гибели царской семьи. Она берет в руки фотографию вдовствующей императрицы и тихо произносит: “Но она жива, я уверена в этом”.

“Вдовствующая императрица должна благодарить судьбу, позволившую ей уехать”.

“Как знать, счастлива ли она? – говорит с горечью Анастасия. – Я жива, мадам, и я несчастна; можете вы мне объяснить, почему так должно было случиться? Все остальные умерли. А я, кто я такая теперь?”»

И в самом деле, кто она была такая? «Я больше никогда, никогда это не увижу! – воскликнула Анастасия, увидев фотографию дворца в Ливадии. – Что с этим всем сталось? Что они с этим сделали?»

Фрау фон Ратлеф ее успокоила: «Всё так и осталось, поверьте мне».

«В такие минуты, – писала Гарриет фон Ратлеф, – когда она уставала от жизни, когда физическая боль и тени прошлого ее одолевали, ее нрав проявлялся со всей своей страстной силой. Мы не могли оставить ее одну. И я, и врачи боялись, что она может что-то сделать с собой. Как часто она жаловалась мне: “Я всё еще безумна, так как не понимаю, как могла прийти в такое состояние, почему у меня нет права быть той, кто я есть, и почему я должна всегда жить среди чужих…” Она не притворялась, говоря, что желала бы умереть, потому что не знает, как ей жить дальше». Терпение Анастасии истощалось, у нее не оставалось сил. «Если вам не удастся помочь мне получить мои права, – предупреждала она фрау фон Ратлеф, – я дольше жить не стану». Она найдет работу, заработает денег, уедет в Грецию, поступит в монастырь и умрет там. «Если придет еще один отказ, я больше не хочу жить. Это последний раз… Я остаюсь той, кто я есть, дитя своих родителей, даже если я и зовусь фрау Чайковская».

Это были уже не слова маленькой девочки. Это уже не была «фройляйн Анни». «У этого бедного измученного существа, – писала фрау фон Ратлеф, – было глубокое сознание своего высокого положения, своего достоинства, что могло выглядеть как угодно, но только не смешно». Ее боль прорвалась в трогательном ироническом восклицании: «Я никогда не говорила, что я великая княжна Анастасия Николаевна!» Она хотела сказать, что никогда не настаивала на титуле, на имени, никогда ничего ни у кого не просила. Барон фон Кляйст «насмехался над ней» и в конце концов рассердился за ее отказ носить белье с монограммой в виде короны и имени Анастасия. Но она понимала, как смешны были эти украшения в ее положении. Если фрау фон Ратлеф хочет, пусть закажет платки с инициалами «А.Ч.» – «или, лучше, просто “А”». Но без короны. В Бухаресте она утратила свои права. «Если бы мои родственники признали меня, им не нужно было бы считать меня Романовой. Я навсегда останусь фрау Чайковской».

Так появилась «фрау Чайковская».

Летом 1925 года, на момент ее поступления в клинику Св. Марии, Анастасия была опасно больна. Туберкулезная инфекция в левой руке осложнилась стафилококком, и у локтя образовалась безобразная, чрезвычайно болезненная открытая рана. «Больная крайне истощена, – писал Сергей Михайлович Руднев, знаменитый русский хирург, лечивший Анастасию и спасший ей жизнь, – и так худа, что похожа на скелет». В подробном отчете о ее физическом состоянии он отметил: «На правой ноге у нее я заметил сильную деформацию, очевидно, врожденную: большой палец изогнут вправо, образуя опухоль».