Анатолий Букреев. Биография величайшего советского альпиниста в воспоминаниях близких

– Вдвоем с мамой, – говорю, – еще у меня есть любимая собака.

Анатолий достает фотографию, показывает:

– Вот, тоже с мамой. С ней беда приключилась, как раз в то время, когда я там, на Эвересте…

Тут, неуловимо как-то, интонации разговора поменялись, начатая Анатолием фраза «а что такое одиночество…» не получила завершения, возникла пауза, и беседа поменяла направление.

09. XII.97, вторник

С утра начал писать на холсте «Фанг в тумане». Каждый подходит и критикует, но я сам знаю, что работать здесь невозможно. На руках перчатки, на лице – темные очки, и все равно глазам больно. После обеда пошел снег – все больше и больше. Стали откапываться. Спать легли мокрые и уставшие, а снег все идет. Букреев недоволен Пурбой, тот не обустроил кухню как надо, и ее заваливает. Отругал его и за непрерывно работающий примус – «boil-boil-boil» – и завершил фразой: «Кerosene finish – expedition finish». Пурба его слегка побаивается, делает виноватые глаза, когда Толян к нему обращается. А нам с Димкой он улыбается.

– Он же чувствует, что мы к нему не как к обслуживающему персоналу относимся, – говорит Дмитрий.

10. XII.97, среда

Утром с трудом выбрался из палатки – удушье. Ее завалило снегом, внутри дышать нечем. Очень тяжелое пробуждение, еле оделся. И началось: надо откапывать снег. Дима вылез из палатки. Первым делом – за камеру и к палатке Букреева. Ее почти не видно, сплошной сугроб. Дмитрий поставил штатив напротив входа и командует:

– Толик, выглядывай потихоньку, я снимаю!

– А, это опять ты… – бурчит Букреев в открывшуюся в снегу щель.

Весь день боремся со снегом, а он идет и идет. Откопал свои картины. Уже полдня машем лопатами. Когда остановились передохнуть, Букреев взял в руки мой этюд «Фанг в тумане» и попросил:

– Сфотографируй меня с моим маршрутом.

Дмитрий встал слева, Анатолий – справа, и я их сфотографировал. Дима предупреждал меня, что Букреев не любит фотографироваться: он либо отворачивался, если видел направленную в его сторону камеру, либо корчил гримасу. Но здесь – редкий случай, попросил сам. Под вечер Симоне не выдержал – яма была уже в человеческий рост и убежал в лоджию со словами, что, мол, не понимает, зачем совершать такие подвиги в двух шагах от жилья. Вернулся через короткое время и сообщил, что договорился на две комнаты. Букреев тут же воткнул лопату в снег: ну если оплачено, то переезжаем. Шерпы из числа зрителей так обрадовались за нас, что бесплатно перетащили все грузы в лоджию. В одной комнате организовали кухню, в другой – жилье. Сидя в кают-компании, обсыхая и попивая местный чаек с молоком, я познакомился с парнем из Новой Зеландии. Он студент-дизайнер, посмотрел мой каталог, показал свои карандашные рисунки: неплохой портрет старика – хозяина лоджии и интересный шарж на Букреева. Он спросил – как? Я сказал, что это хорошо. Тогда парень подошел к Букрееву и попросил поставить на портрете автограф. Толян долго изучал рисунок и помотал головой: no. Потом он подсел ко мне:

– Слушай, как там у вас, художников, принято, можно рисовать человека без его согласия?

– Конечно, можно, это фотографировать человека нельзя без его разрешения, и то не везде, а рисунок сделать – это нормально. Вон, в американских судах действует правило: фотографировать процесс запрещено, а наброски для прессы делать разрешается.

Букреев с сомнением хмыкает и возвращается к Дмитрию. Они вдвоем изучают какую-то инструкцию к камере. Толян расхаживает по кают-компании в своем гигантском пуховом спальном мешке, накинутом на голое тело. Мешок снизу расстегивается, и оттуда торчат его голые ноги в кроссовках, без носков.

– Мешок на минус сорок, – говорит он, – кучу бабок стоит.

Шерпа, хозяин лоджии, показывает на него и говорит уважительно:

– Человек-гора!

11. XII.97, четверг

С утра – отличная погода. Спустились с Дмитрием в нашу яму, развесили на веревочках от палатки все носки, штаны, спальные мешки. Букреев возится возле своей палатки с теми же заботами и поет:

Так случилось, мужчины ушли,
Побросали посевы до срока.
Вот их больше не видно из окон,
Растворились в дорожной пыли…

После обеда они ушли вверх по леднику заново протаптывать свою тропу. Вышел на площадку на гребне морены, жду. Появляется Дмитрий, отдышался и говорит, что снега очень много и с ледника на морену тяжело вылезать.

– Помоги мне перила бросить на этот участок, – просит он.

Рядом – яма от кухонной палатки, в которой после эвакуации кое-что еще осталось. От веревочной бухты отрезали метров пятьдесят. Идем к площадке на гребне, вяжем веревку вокруг камня, растягиваем ее вниз, вдоль тропы. Над нами, на гребне морены, висят приличные наддувы. Я говорю Дмитрию, мол, не опасно ли, может, надо подыскать для спуска другое место? А он, в своей фатальной манере, говорит:

– Какой смысл? Через сто метров другой опасный участок будет, потом еще один. От всего не убежишь. Если уж суждено чему-то случиться, то так оно и будет.