Анатолий Букреев. Биография величайшего советского альпиниста в воспоминаниях близких

Пришлось честно сказать, что у нас в кухне вместо двадцати пылятся два продуктовых мешка – один с капустой, другой – с гречкой, а состав – 43 желудка, и мужиков после горы придется кормить пустой гречневой кашей. Тогда соседи засуетились и открыли заветные ящики с продуктами. На другой день я посетила с концертом лагерь свердловчан, и когда наши ребята вернулись с маршрута в базу, их ждал горячий полноценный ужин. Выковыривая перочинным ножичком мясо из свареных костей, Ринат Хайбуллин не раз говаривал: «Галка уж точно не даст нам умереть с голоду…»

После горы мужики сушили ботинки и отсыпались, а я решила предпринять очередной поход за продовольствием. Палатки филиала Международного альпинистского лагеря «Памир» располагались в дальнем конце поляны Москвина.

– Ты куда? – выглянул из своего жилища на краю лагеря Бука.

– Пойду в МАЛ. Там славные, душевные тетки на кухне. Я им – песни, они нам – консервы.

– Я с тобой, – сказал Толя, вынырнул из палатки, завязал шнурки на кроссовках, взял у меня из рук гитару, и мы зашагали по тропинке.

В большой палатке-столовой было полно клиентов, и поварихи сновали между столами, разнося миски с едой. Кормили отменно, потому как принимали там иностранных альпинистов. Главная база МАЛ «Памир» находилась ниже на одну «вертолетную остановку», на поляне Ачик-Таш под пиком Ленина, а с поляны Москвина ходят на два семитысячника – пики Корженевской и Коммунизма. Пока Букреев управлялся со своей порцией горячего, я вдохновенно пела, и ко мне пододвигали тарелки с деликатесами. Бука просек тему, отставил свою опустевшую миску и потянул руки к инструменту.

«Не плачь, дядя, не ты один сиротка. Не ты, не ты последний, кому пришлось уйти. Да брось ты эти розы, отдай вон той красотке, раз той, кого ты любишь, с тобой не по пути…»[5]

Тарелки с яствами тут же перекочевали от меня к Толику, а я вдруг подумала, что фактически ничего не знаю о Буке, кроме того, что он тренирует лыжников, с которыми не раз встречала его в горах, и, как одержимый, тренируется сам. Я дружила с другими ребятами, а Букреев даже палатку ставил на краю лагеря, словно подчеркнуто оберегая свое личное пространство. Казалось, он знает что-то такое, чего не знают другие, что у него есть сверхзадача, как у великого актера, который ждет своего звездного часа и уверен, что однажды по небу в его честь промчится комета. Мы собирались по вечерам в общей палатке, говорили, шутили, смеялись, сплетались голосами и душами. Грелись друг о друга, объединяли энергии в общее поле, возносились к вершинам вместе с любимыми песнями, испытывали счастье общения, как от пьезоэлемента, зажигались от шуток. В базе парни отдыхали после горы, набирались сил для преодоления новой цели. Бука мог сидеть на скамейке рядом, но не участвовал. Он был как будто вне игры, здесь и не здесь, точнее, он был и не был. В нем, за невидимым барьером, сотворялась отдельная жизнь, соответствующая его целеполаганию. Может, уже тогда он чувствовал, что его ждет большое будущее в больших горах, а все, кто рядом, – просто попутчики.

Я очень ценила эти редкие вечера, когда все возвращались в лагерь. Любила горы и горных людей за то, что они настоящие. Но однажды мне в горах не повезло. Я еще не оклемалась после операции, когда Гриша Луняков и Валера Шаповалов, не спрашивая моего согласия и не интересуясь моим мнением, нашли целительницу.

Они привезли из Узбекистана мешок отборной кураги и изюма, знахарка по нескольку часов парила сухофрукты на огне. Стакан оставшейся после этой процедуры вязкой жидкости надо было выпивать до рассвета. Потом ребята привозили целительницу ко мне, она делала компрессы с травами и керосином. Оставались ожоги, но внутри что-то словно включалось в розетку. Вы́ходили, поставили на крыло – живи, пиши и пой, а мы – с тобой. Уже через полгода я пришла к Ильинскому и попросила взять меня в экспедицию – порулить в кухне, подирижировать там солдатами, а главное, напитаться общением.