Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

Николай Григорьевич Гринько рассказал:

– «Сталкер» снимался трудно. Большие партии отснятого материала ушли в брак – «кодак» оказался испорченным, передержали его на складе. И вот когда, казалось, преодолели самые сложные эпизоды – нате, начинайте сначала… Менялись операторы-постановщики. Ушли многие другие члены съемочного коллектива. А Солоницын, готовясь – в очередной раз – лезть в грязь, воду, только острил, смеялся над собой. Очень тяжелым был эпизод «сухой тоннель». Монолог перед Комнатой Анатолий провел с болью, подлинным страданием, очень сильно.

И подумалось: вот ведь до каких трагедийных высот мог подниматься артист, когда его не обуживали, не загоняли в рамки «концепций», схем… Но в то же время надо помнить, что Тарковский всегда стремился к хроникальности, малейший наигрыш вызывал у него острую неприязнь. Он считал, что Ролан Быков и Иван Лапиков в «Андрее Рублеве» работают не в ансамбле, который он создавал, выбиваются из общей ткани фильма. А работы Быкова и Лапикова как раз и нравились критике, привыкшей к тому, чтобы актер «выдавал» на-гора страсть… Хочу остановиться на таком парадоксе. В своих публичных выступлениях Анатолий развивал мысль о том, что актер – это исполнитель воли режиссера, это инструмент, с помощью которого режиссер создает художественное произведение. Он ставил творчество актера в прямую зависимость от режиссера, считал актерскую профессию вторичной.

Но в том-то и парадокс, что, снимаясь у совершенно разных режиссеров, он сильно вел свою тему в искусстве. Это была тема разбуженной совести, высокой духовности, которая пронизывает жизнь человека и заставляет жить по своим, особым законам.

Даже играя роли так называемых отрицательных персонажей, он вызывал их на суд совести, доказывая от противного обязательность духовности в человеке. Он всегда стремился к правде. Правда – вот что было главным в его жизни и творчестве. Правда образа, правда – как основа всего…

Когда закончилась работа над «Сталкером», Анатолий неожиданно прилетел на дачу. Рядом с ним стояла высокая, стройная молодая женщина. У нее было чистое, милое лицо, тихий взгляд ясных голубых глаз.

Смущаясь, Анатолий сказал:

– Знакомьтесь, это Светлана, моя жена.

Казалось, что он, как герой фильма, прошел через «сухой тоннель». Но только в отличие от Писателя обрел счастье.

Кино как молитва

На последних годах жизни Андрея Арсеньевича Тарковского мне хочется остановиться особо. Причин здесь несколько: главная в том, что стремительно завоевавший мир Интернет дал возможность высказываться обо всем на свете, в том числе и о кино, разным «блогерам», иногда имеющим и миллионную аудиторию, со своими «мнениями» о фильмах Тарковского. Безапелляционность, невежество, категоричность суждений этих блогеров такова, что оторопь берет.

О фильмах и творчестве Андрея Арсеньевича написано много, но наиболее серьезные книги вышли за рубежом, а наши, отечественные, – малыми тиражами. Поэтому голоса серьезных кинокритиков тонут в суетной «популярной» интернетовской болтовне. Тем отрадней было в последнее время прочесть большое интервью сына Андрея Арсеньевича и посмотреть его замечательный документальный фильм о творчестве отца, привезенный им в Москву в 2019 году.

«Я хотел создать контакт между ним и публикой без всяких фильтров. Такое ощущение, что за все эти годы книги о нем словно заслонили его самого. Было здорово дать ему еще один шанс высказаться от первого лица», – говорит Андрей Тарковский-младший.

И фильм, и интервью Андрея Андреевича затрагивают вопросы бытия человека на земле с Богом и без Бога, миссии киноискусства, и потому нельзя обойти их стороной, и хочется продолжить разговор на эти вечные и всегда актуальные темы.

Благодаря Анатолию мне посчастливилось не только присутствовать на съемках, но и встречаться с Андреем Арсеньевичем. Несколько раз подробно беседовать с ним, говорить о кино, литературе, творчестве в целом. Я уже тогда понимал, что встречаюсь с выдающимся человеком. Но более всего на меня действовали оценки Толи, когда мы разбирали его роли или говорили о Тарковском. Толя неизменно повторял с убежденностью: «Пойми, Леша, он – гений».

Эти слова брата казались мне преувеличением, данью уважения к режиссеру, который сыграл главную роль в определении его судьбы: Толя был любимым актером режиссера, его своеобразным «талисманом». После «Рублева» ни один последующий фильм Тарковского, снятый в нашей стране до его отъезда за границу, не обходился без актера Солоницына. И, чем взрослее я становился, чем больше размышлял о фильмах и самом режиссере, тем больше понимал, что Анатолий прав. Я смотрел и читал все, что писалось о Тарковском у нас и за рубежом, особенно после того, как стало доступно большинство источников после «перестройки».