Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

Ответ. Тот, кто следит за творчеством Ларисы Шепитько, не удивился ее успеху. Это вдумчивый, очень серьезный художник, который от фильма к фильму набирает высоту. У нее был замечательный фильм «Крылья». А теперь вот – «Восхождение».

Конечно, это большая редкость, что женщина – режиссер, да еще такого масштаба, да еще красивая. Но ведь любой талант – это редкость, уникальность. И ее пример вовсе не означает, что завтра у нас появится десять новых красавиц режиссеров. Слава Богу, что есть Лариса Шепитько, и будем гордиться ею.

В создании образа Портнова, конечно, ее заслуга прежде всего. Теперь о том, что «Портнов так удачен, что отталкивает зрителя». У него, у зрителя, часто существует стереотип по отношению к актеру. Часто зритель отождествляет актера и его роль.

И если актер играет Штирлица, к примеру, то негодяев ему играть возбраняется.

Нет, в том-то и дело, что актер должен уметь играть все.

В этом как раз и состоит особенность его профессии – уметь играть. Если я буду играть только героев, то я быстро заштампуюсь, и мне как актеру придет конец. Вы можете спросить: а как же быть с амплуа? Отвечу: в кино актер должен уметь расширить свой диапазон как можно шире, вот и будет амплуа – киноактер.

А если я буду нести зрителю только свое лицо и свой характер, то я, конечно, могу считать себя актером, но только каким? На мой взгляд – плохим. Посмотрите, например, что происходит с Аленом Делоном. Его талант, внешние данные – уникальны. Но что происходит? Кого бы он ни играл – убийцу или, наоборот, полицейского, используется один и тот же набор средств. Получается кино для девочек, которые пришли посмотреть на Алена Делона. Это коммерческое кино, которое никакого отношения к киноискусству не имеет. А вспомним, что мог Делон: «Рокко и его братья», «Затмение». Вот к чему может привести безжалостная эксплуатация внешних данных. На мой взгляд, сильно напортила нам, актерам, мода, пришедшая с Запада, – играть «со своим лицом». Мол, играть ничего не надо, надо нести свою «личность», как Габен, например, вот и все. При этом как-то забывается, что такая глыба, как Габен, мог себе позволить оставаться внешне как бы одним и тем же, меняя при этом характеры своих персонажей.

Но, однако, положа руку на сердце, скажу, что даже Габен при этой манере играть без грима часто повторялся. А его Жан Вальжан в «Отверженных» – на мой взгляд, просто неудача…

Вопрос. Что вы более всего цените в партнере? С кем наиболее интересно играть?

Ответ. Ценю я преданность делу, надежность, тактичность.

Актеров, которых я полюбил, я уже называл. Теперь к ним прибавились Александр Кайдановский, Маргарита Терехова, Юрий Богатырев. Актеры, которые оказали на меня влияние, – это Николай Мордвинов, Николай Симонов, Василий Ванин. Уникальным актером был Евгений Урбанский. Из зарубежных актеров на меня повлияли Чарльз Лоутон, Тосиро Мифунэ – особенно люблю его в роли Красной Бороды.

Вопрос. Вы не собираетесь стать режиссером, как это модно сейчас?

Ответ. Нет. Я люблю свою профессию и никогда ей не изменю. Можно, конечно, стать режиссером, заставить о себе говорить… Только зачем? Вспомним Пастернака:

Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех,
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех…

Из поездок он летел в свою люберецкую комнатушку как на крыльях. Скорее к жене, сыну… Туда, где цветет в окне старая герань.

«Человек есть тайна…»

Мы стояли на кухне, у открытой форточки. Это было единственное место в квартире, где разрешалось покурить.

Анатолий глубоко затягивался, выпуская дым в форточку, – для этого ему приходилось задирать голову и чуть привставать на цыпочки. Точно такие же движения проделывал и я.

– Представляешь, играть Достоевского! – глаза его блестели с лихорадочной решимостью. – Да тут свихнуться можно в два счета. От чувства ответственности. Но сценарий, Леша, сценарий… Ничего не буду говорить, сейчас сам прочтешь… А я пока займусь ужином.

Я вернулся в комнату, сел в кресло, за прекрасный письменный стол (первая семейная покупка) и раскрыл сценарий. Он назывался «26 дней из жизни Достоевского».

Сидеть за столом удобно. У стола полированная поверхность с инкрустацией, ножки гнутые, с бронзовыми нашлепками. Кресло в меру комфортное, в меру рабочее. Светит лампа с конусообразным шелковым абажуром теплого желтого цвета. На стол ложится мягкий световой круг.

Здесь, на каких-то четырех-пяти метрах, «держава» Анатолия: сидя в кресле, он разучивает роли, размышляет, читает… Не один раз, лежа на тахте, я видел, как он это делает, как меняется его лицо, как он шепчет слова роли, как входит в образ, совершенно забыв про меня… Не то что в юности, когда он выгонял меня из комнаты и закрывал дверь…