Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора

В разговоре Родзянко с Рузским Родзянко лжет все время. Лжет, что "только ему верят, только его приказания исполняют". На самом деле Временный Комитет в Думе выставили из занимаемого помещения, куда въехал какой-то орган Совдепа, а "вершителей судьбы" во главе с "громогласным" Родзянко втиснули в две маленькие комнаты. Для того, чтобы пройти на телеграф, Родзянко просил у Совдепа охрану из двух солдат, в противном случае могли избить или даже убить этого самого "вершителя". Родзянко на вопрос Рузского — согласен ли он стать во главе кабинета (все зависело от Совдепа, все до мелочей, но Родзянко ничего об этом не сказал) — вместо ответа начинает говорить о том, как он предсказывал революцию, но его не слушали. Начинает обвинять Государыню и, наконец, проговорился, что он, "которого все слушают и приказания исполняют", чувствует себя на волоске от заточения в Петропавловскую крепость. Затем заявляет, что Манифест опоздал, еще не зная какой — все равно опоздал.^{382}

Но Рузский не замечает противоречий Родзянко. Он был, как и большинство "высших генералов", подлинной "дырой". А Родзянко (хоть и не генерал, но "дыра" уж совсем законченная) заявляет, что "все решили довести войну до конца, но Государь должен отречься". Кто все? Кто требует отречения? Не те ли, которых боится Родзянко, и которые дают ему охрану из двух солдат? Родзянко говорит, что "сегодня ночью" назначил "Временное Правительство". На самом деле Прогрессивный блок просил униженно Суханова, Стеклова и других "секретарей дьявола" разрешить им "создать правительство". Суханов в своих воспоминаниях по этому поводу пишет:

"Следующее слово было мое. Я отметил, что стихию можем сдержать или мы, или никто. Реальная сила, стало быть, или у нас, или ни у кого. Выход один: согласиться на наши условия и принять их, как правительственную программу".^{383}

Суханов, который еще раньше говорил, что первое правительство должно быть сформировано из буржуазии, с тем чтобы оно исполняло все требования Совдепа, т.е. таскало из огня каштаны для "грядущей всемирной социалистической революции", говорил с Родзянко, Милюковым и другими думцами, как с лакеями. Они такими и были, и потому удивляться совсем не приходится, что после Февраля-Марта наступил Октябрь. Это было логично, естественно и последовательно. От Прогрессивного блока, через "прогрессивные" события до приезда в запломбированном вагоне "великого гуманиста" с прогрессивным параличом.

Но генералы всего этого не понимали. Для того чтобы понимать, надо было быть другими людьми. Генералы ими не были. Уже задним числом "Рузский сам себя обвинял, что недостаточно твердо говорил с Родзянко и не отдал себе сразу отчета в его сбивчивых противоречивых словах",^{384} а Алексеев будто бы сказал, что "никогда себе не прощу, что поверил в искренность некоторых людей, послушался их и послал телеграмму' главнокомандующим по вопросу отречения Государя от Престола".^{385}

Все это ничего не говорящие фразы.

Мы увидим позже, что Алексеев говорил уже после отречения Государя совсем другие вещи.

Генерал Рузский вместо слащавых вопросов Родзянко "должен был бы прервать разговор, указать ему, что он изменник, и двинуться вооруженной силой подавить бунт. Это несомненно бы удалось, ибо гарнизон Петрограда был неспособен к сопротивлению. Советы еще слабы, а прочных войск с фронтов можно было взять достаточно. Все это верно и это признавал впоследствии и Рузский..."^{386}

Дальше Вильчковский пишет:

"Как раз в ту минуту, когда Рузский входил в вагон Государя с докладом о ночном разговоре с Родзянко, генерал Алексеев в Ставке подписывал свою циркулярную телеграмму Главнокомандующим . Было 10 часов 15 минут утра 2 марта.

Еще до этого доклада судьба Государя и России была решена генералом Алексеевым. Ему предстояло два решения, для исполнения которых "каждая минута могла стать роковой", как справедливо отмечает он в своей циркулярной телеграмме. Либо сделать "дорогую уступку" — пожертвовать Государем, которому он присягал, коего он был генерал-адъютантом и ближайшим советником по ведению войны и защите России, либо — не колеблясь, вырвать из рук Самочинного Временного Правительства захваченные им железные дороги и подавить бунт толпы и Государственной Думы.

Генерал Алексеев избрал первое решение — без борьбы сдать все самочинным правителям, будто бы для спасения армии и России. Сам изменяя присяге, он думал, что армия не изменит долгу защиты родины ".^{387}