Анатомия измены. Истоки антимонархического заговора

"Рузский, который после доклада у Его Величества прошел в купе Министра Двора, услыхав это, вышел в коридор, вмешался в разговор и заявил, что это невозможно. Я ему сказал, что это — повеление Государя, а мое дело — от него потребовать его исполнения. Генерал Рузский вернулся к Министру Двора графу Фредериксу и сказал, что такого "оскорбления" он перенести не может: что он здесь — главнокомандующий генерал-адъютант, что сношения Государя не могут проходить через его штаб помимо него, и что он не считает возможным в такое тревожное время допустить Воейкова пользоваться аппаратом его штаба. Министр Двора, выслушав генерала Рузского, пошел со мной к Его Величеству и доложил Ему о происшедшем столкновении. Государь удивился требованию генерала Рузского, но, желая прекратить всякие недоразумения, взял от меня телеграмму и отдал ее графу Фредериксу с приказанием передать Рузскому для отправки".^{373}

Государь был уже пленником Рузского. Единственным связующим элементом Государя с армией был генерал Рузский и его ближайшие подчиненные.

А в Петрограде в ночь под 1 марта представители Временного Комитета решали судьбу Императора, ставшую судьбой всего монархического строя в России. Мысль об отречении Государя была в умах многих. Эти люди боялись возвращения Государя, боялись со стороны правительства Его Величества возмездия за учиненный переворот. Почти все стояли за отречение в пользу Наследника, при регенте Михаиле Александровиче. Родзянко, который сносился по этому поводу со Ставкой, заявил, что Алексеев примкнул к этому мнению. Всех членов Временного Комитета обрадовало появление в Думе Конвоя Его Величества. Но это была команда из нестроевых чинов без офицеров. Но Временный Комитет в лице, главным образом, Родзянко мог только приветствовать подходившие воинские части, настоящими же хозяевами положения были "товарищи" из Совдепа. Родзянко это знал, видел, испытывал на самом себе, и все же лгал, когда говорил со Ставкой и Псковом, выставляя себя чуть ли ни президентом правительства. Он раз даже сказал в разговоре с Рузским — "Верховный" комитет и, когда тот спросил об этом, заявил, что он "оговорился". Но, "audiatur et altera pars",(лат. — посмотрим с другой стороны — ред.) посмотрим, что говорит по поводу этих событий сам Рузский, который незадолго до своей смерти передал свои записки генералу Вильчковскому для хранения, и который опубликовал их в 1922 году.

«Н.В. Рузский, как и все либерально мыслящие люди ("братья"? — В.К.), считал, что репрессии только обостряют положение и полагал, что дарование ответственного министерства сразу и надолго успокоит Россию, отняв от революционных партий могучее агитационное средство. Поэтому он был против посылки отряда генерал-адъютанта Иванова».^{374}

Собственно, что значит, что "он был против посылки отряда генерал-адъютанта Иванова"? Была воля Государя Императора, которую надо было без всяких колебаний выполнить. Все решения, что лучше или хуже, должны быть предоставлены только Государю и Державному Вождю. И Он, конечно, знал и понимал лучше всех этих Наполеонов в кавычках. Вильчковский пишет:

"Рузский выразил свое согласие поддержать ходатайство Алексеева и Великого Князя (Сергея Михайловича; ходатайство об ответственном министерстве — В.К.). Рузский знал, что Государь считает ответственное перед палатами Министерство неподходящим для России порядком управления, и предвидел, что ему нелегко будет доложить Государю о необходимости согласиться на предложенный генералом Алексеевым Манифест... Решение действительно огромной исторической важности зависело от того доклада, который предстоял ему сейчас... Из Ставки тоже молчали. Генерал Алексеев был нездоров и лично к аппарату не подходил — он передал дело ему в руки".

Он зашел в купе к Воейкову и спросил, почему тот не доложил Государю о нем. Воейков сказал, что это не его обязанность — докладывать Государю о приходе Рузского. Это было правдой. Дворцовый Комендант не являлся флигель-адъютантом.

«Тогда Рузский окончательно вышел из себя и, подхватив слово "обязанность", чрезвычайно резко высказал Воейкову, что его прямая обязанность заботиться как Дворцовому Коменданту об Особе Государя, а настал момент, когда события таковы, что Государю, может быть, придется "сдаться на милость победителей", если люди, обязанные всю жизнь за Царя положить и своевременно помогать Государю, будут бездействовать, курить сигары и перевешивать картинки. Что еще наговорил при этом Рузский, он не мог себе отдать впоследствии отчета, но помнит, что после слов "милость победителей" Воейков побледнел и они вместе вышли в коридор, а через несколько мгновений Рузский был у Государя».^{375}