Анатомия зла

Отдых явно шел ей на пользу. Она немного поправилась, посвежела. Пропали синие круги под глазами, появился даже легкий загар.

- Ты снова цветешь, моя старушка, – отметил Гроссе с улыбкой. Последнее время он стал чаще улыбаться. – Я, кажется, слишком злоупотреблял твоим временем и здоровьем. Впрочем, и своим тоже.

Лицемерил ли он? Пожалуй, Гроссе и сам себе не сумел бы ответить. Холодный, расчетливый, не знающий ни сострадания, ни жалости, он был как айсберг, отколовшийся от вечной мерзлоты. А Клара – океан, в теплых течениях которого подтаивало его сердце. Увы, только снаружи. Внутри оно оставалось все той же нетронутой глыбой льда. Беда тому, кто по неведению наткнется на нее.

Да, их совместный отдых доставлял ему почти удовольствие, тем более, что и здесь он не терял времени даром. И Клара – пылкая, преданная любовница, надежная соратница, на данном этапе необходима ему. Гроссе трудно было даже представить, как он будет обходиться без нее. Все так. Но какое это имеет значение? Как только миссия ее будет завершена, она должна бесследно исчезнуть. Он пойдет на это с той же непоколебимой решимостью, с какой намерен избавиться от собственных внутренностей, отслуживших свой век.

Жестокость? Возможно. Но жестокость логически обоснованная. Насилие как самоцель никогда не довлело над помыслами и поступками Гроссе, не было для него ни потребностью, ни аномалией, но всего лишь мерами крайней необходимости. (Критерии необходимости естественно устанавливались им самим) Насилие как продуманная, глубоко осмысленная форма воздействия на окружающий мир – своеобразный вызов обществу, которое он, по большому счету, презирал.

Два дня они целиком провели в Александрии. Обошли ее основные достопримечательности и даже катались по Нилу на фелюге – допотопной египетской лодке под длиннющим косым парусом, а под вечер, когда солнцу надоело испепелять землю, отправились на пляж. Клара наконец отважилась раздеться и войти в воду. Море и впрямь оказалось горько-соленым, так что приходилось беречь лицо и особенно глаза, но зато оно смыло с нее комплексы. И теперь Клара испытывала истинное наслаждение, сидя, как все, в одном купальнике, в шезлонге, и любуясь прибоем.

А вот Гроссе ей так и не удалось уговорить искупаться. Наблюдая, с какой неуклюжестью и опаской ступал он босыми ногами по шелковистым, разъезжающимся под ногой бугоркам белого, как сахар, песка, Клара невольно снова вспомнила те далекие дни на Канарских островах. Встреча с юным Гроэром помогла ей осознать произошедшие в нем перемены. Чуть запала грудь, чуть выпятился живот, резче обозначились лопатки и ребра. Нет слов, он все еще подтянут, но это уже не юношеская стройность, а сухопарость стареющего мужчины.

И ей стало грустно здесь, на средиземноморском пляже, на самой кромке необъятной Африки, среди шезлонгов, топчанов и тентов, среди скопления беспечно-оживленных, загорелых людей.

Все это когда-то уже было, только в другой жизни. Фешенебельные отели и пляжи, теряющиеся за горизонтом моря и океаны, изумрудные, сказочно живописные гольф-площадки, по которым приветливые работники катали ее на электрокарах, пока отец играл в гольф, а мать болела за него. Но разве могла она подумать, что после стольких лет добровольного заточения все это вновь повторится, создавая обманчивую иллюзию, будто время повернулось вспять. Увы, всего лишь иллюзию. Когда женщине под сорок, ей уже не на что надеяться.

Неблагодарная! Жизнь приберегла свой самый щедрый дар как раз на тот период, когда "надеяться уже не на что". – Она невесело усмехнулась. Эрих приучил ее не верить в добро, и Клара подсознательно чуяла подвох в обрушившихся на нее благодеяниях.

Он всегда казался ей загадочным и опасным, даже когда она еще ничего не знала о нем. Стоило ей вспомнить далекий Лас-Пальмас, и тут же перед глазами всплывало дерево Дракона с его пугающей кроваво-красной смолой. Гроссе и дерево Дракона – они всегда были рядом. Может потому, что оба они в один и тот же день поразили впечатлительную Клару-подростка? Нет. Не только поэтому. Гроссе все больше ассоциировался в ее воображении с чем-то фантастическим, чудовищным. Он так же прочно врастал в землю, на которой стоял, алчно вытягивая ее соки. Листья "Дракона", похожие на лезвия ножей, и скальпель Гроссе, даже если это лазерный луч. Кожа Гроссе, как кора того дерева, всегда с сероватым оттенком – должно быть результат жизни, проводимой за плотно закрытыми окнами, а то и вовсе без них... Разве можно любить, бояться и ненавидеть одновременно? Выходит, можно, если любовь выше доводов рассудка, если она как наваждение, как болезнь.

Клара отыскала глазами своего возлюбленного. Он выходил из воды, намочив в ней только ноги. Среди десятков людей, разгуливавших по пляжу, он был таким же, как все. Ничем не примечательным. Разве что телом, которого много лет не касалось солнце – обыкновенный белый человек в черных плавках.