…and action!

Разумеется, в те минуты я думал не о краш-тестах. Я понял, что больше никуда не еду. Ехать было не просто некуда, но и не на чем. Моя машина стала похожа на… я не знаю, как это назвать — наверно, что-то из коллекции Энди Уорхола — но совершенно ясно было, что она больше никогда не тронется с места и даже в гараж ее придется заталкивать вручную. Впрочем, гораздо больше меня убивало то, что я сам уже никогда не смогу сесть за руль!

Оценить состояние своего авто я смог только через полчаса после столкновения, а до тех пор я просто сидел на асфальте возле машины и пытался закурить. Даже те немногочисленные очевидцы, нашедшие время поинтересоваться моим состоянием, в ужасе отшатывались. Водитель «Крузера» тоже держался от меня на расстоянии. Полагаю, он чувствовал себя не лучше, чем его несостоявшаяся жертва.

Я вдруг понял, вернее даже физически ощутил, что значит переступить черту. Это когда твоя жизнь разламывается ровно пополам — «до» и «после». Вот теперь моя жизнь, наверно, так и разломилась. До встречи с черным джипом на этом чертовом перекрестке я был одним человеком, а теперь у меня все будет иначе. Я даже не мог точно понять, в чем дело, но вот именно теперь…

Хотя, может быть, и раньше — когда я заполучил проклятую камеру. Нет?

Да, именно так! Все началось гораздо раньше. До вчерашнего утра все было в порядке — в том порядке вещей, к которому я привык. Теперь же словно все мои внутренности, включая мозги, взяли в жесткий кулак и как следует встряхнули.

Мы парализовали движение практически по всему проспекту. Четыре автомобиля были раскиданы по перекрестку, как игрушки в комнате шаловливого ребенка, и объехать их не представлялось никакой возможности. Уже через полчаса на проспекте творилось нечто невообразимое: автомобили пытались вырваться из плена, выруливая на пешеходные дорожки и газоны, рев клаксонов оглушал, а на тротуарах столпились зеваки — десятки человек забыли о своих неотложных делах, чтобы посмотреть, нет ли свежего жмурика.

«Сволочи, — думал я, глядя на них исподлобья, — вам всегда интересно, не сдох ли кто-нибудь в этом безумном мире раньше вас».

К тому моменту, когда приехала бригада ГИБДД, я уже немного пришел в себя и смог более-менее адекватно оценивать обстановку. Вот тогда я и осмотрел внимательно свою машину и понял, что она больше не ездок. Во всяком случае, заниматься ее восстановлением я не собирался даже при условии хороших страховых выплат, потому что заставить себя сесть за руль — это будто снова войти в кабинет психиатра, лечившего тебя электрошоком.

Когда рисовали схемы и оформляли происшествие со страховщиками, водитель «Крузера» все же соизволил заговорить со мной. Это был невысокий мужчина лет пятидесяти, совсем не крутой и уверенный в себе, каким, наверно, был час назад. В глазах его стоял страх.

— Ты… это… — пробормотал он, взяв меня за руку, — ты вообще как, нормально, а? Понимаешь, чувак, тут, блин, совсем…

Я кивал, слушая монолог о тяжелой жизни простого русского бизнесмена, от которой он пытался сбежать по оживленному проспекту со скоростью 90 км/ч. Что я мог ответить? Что он козел, которому повезло врезаться в правый борт «Шевроле», а не в группу школьников, переходящих дорогу? Не думаю, что он оценит всю степень своего везения.

— Ты… это… — продолжал мужик, — извини, друг… торопился очень… Кхм, твою мать, блин…

Он опустил руки и отвернулся.

«Лучше не скажешь, — подумал я. — Надо выбить это золотыми буквами и повесить на стену в рамке».

Через несколько часов, когда моя машина уже покоилась на ближайшей к проспекту автостоянке, побитая и позабытая, а страховые агенты подсчитывали, на сколько они попали, я мирно пил коньяк в баре недалеко от своего дома. Компанию мне составляла только моя видеокамера. По непонятным мне причинам я не мог ее нигде оставить, я таскал ее с собой, как приехавшего из деревни родственника, которому надо показать город. Если дела мои и дальше пойдут таким же скверным образом, как сегодня, то скоро я сойду с ума и начну с ней разговаривать, любовно заглядывая в объектив.

Когда «два раза по полста» опрокинулись внутрь, мне немного полегчало. Появились какие-то совершенно другие мысли, более жизнеутверждающие, до которых я не мог дойти в своем взвинченном состоянии. А ведь я уже мог больше не пить коньяк! Лежал бы сейчас в морге, смотрел в потолок… тьфу, какое там смотрел, что за чушь…

Я улыбнулся, выпил еще полста. Потом еще. Вот подходит официантка, спрашивает, не нужно ли чего еще? Да нет, прелесть моя, мне ничего не нужно, мне уже ка-ра-що…

Чтобы поделиться своей радостью, я по привычке набрал номер домашнего телефона. Вот ведь засада: что бы ни случалось в моей жизни хорошего или плохого, я всегда набирал домашний номер. С точки зрения какого-нибудь психоаналитика это, наверно, хороший знак, и у меня есть все шансы сохранить семью, но вряд ли так считала моя вторая половинка. Я услышал одни лишь длинные гудки.

— Сука, — выругался я и уже хотел швырнуть трубку на стол, как она ответила.

— Да, — сказала жена.