Андалузская шаль и другие рассказы [сборник рассказов]

Антониетта казалась теперь спокойно спящей. Джованни вышел в коридор. Здесь его окутала тишина дома, тишина затхлая, и вместе с тем беспредельная, как в могиле. Он стал задыхаться, и тошнота подступила к горлу, так что он подошел к широкому окну на лестнице и открыл его. Джованни услышал в ночи глухие удары, точно что-то мягкое падало на песок в саду. Пространство сада, живое и чувственное, открывалось перед ним, и необходимости бежать отсюда, которую он и раньше ощущал, хотя и смутно, Джованни не мог больше сопротивляться.

Без мыслей, почти машинально, он вернулся в свою комнату и натянул в темноте одежду. С туфлями в руках спустился по лестнице; скрип закрывающейся за ним двери заставил его сжаться от страха и вместе с тем доставил удовольствие, словно песня.

— Прощай, Антониетта, — сказал он тихо.

Он думал, что больше никогда не увидит Антониетту, никогда больше — дом и площадь. Надо было только идти прямо вперед, потому что всего этого больше не существовало.

На пустынной площади слышалось сиплое журчание фонтана, и Джованни отвернулся в другую сторону, оторвав взгляд от злобного мраморного лица. Пробежал по знакомым улицам, пока не началась деревенская окраина, а потом и открытые поля. Уже высокая зеленая пшеница росла по обе стороны, горы вдали казались смутными нагромождениями туч, и поздняя, как будто истощенная, влажная и неподвижная ночь тяжело дышала под светом звезд. «Дойду вон до тех гор, — думал Джованни, — а там уже и до моря». Он никогда не видел моря, и призрачный ропот ракушки, которую он в раннем детстве, играя, прижимал к уху, вернулся к нему теперь живым и отраженным отовсюду, так что мальчику почудилось, что вместо полей вокруг него медленным водоворотом кружится спокойная вода. Чуть погодя он подумал, что уже долго идет, а от городка отошел совсем немного. Устав, он решил отдохнуть под деревом с гладким стволом и широкой кроной, разделенной на две равные части, похожие на раскинутые ветви креста.

Он уже прислонил голову к стволу, когда вдруг почувствовал, что его бьет озноб. «Плохо дело», — подумал Джованни испуганно, но вместе с тем как-то спокойно. И в самом деле, в него вползала лихорадка, врезаясь раскаленными мутными лучами в его тело, уже слишком слабое, чтобы подняться. Внезапно его зрение обострилось, так что Джованни различал теперь копошение ночных животных, которые окружили его, он видел, как хлопают и зажигаются их глаза, похожие на тусклые огни.

Они подмигивали, и Джованни узнал их всех, и, наверное, смог бы подозвать каждого и задавать им бесконечные вопросы, которые он копил с раннего детства.

Но уже со странной спешкой на смену ночи шел день. Появилась ясная заря, под светом которой пейзаж преобразился в огромный меловой город, пыльный и заброшенный, в нагромождении хижин, похожих на земляные кучи, и приземистых колонн. Из этого города, со стороны солнца, появилась Изабелла, большая на фоне неба, как облако, в одежде, которая была словно чаша красного цветка. Она подходила все ближе к нему, хотя ноги ее не двигались. Голые плечи были опущены от усталости, но закрытый рот, казалось, улыбался, а стеклянные неподвижные глаза смотрели на него усыпляющим взглядом.

И он легко уснул. И как же ненавистен был слуга, который на склоне дня нашел его и принес домой своими грубыми руками! Как и раньше, Джованни лежал теперь в своей кровати днями, вычеркнутыми из жизни. У постели брата дежурила Антониетта. Она сидела там, медлительная и спокойная, иногда что-нибудь вышивая, но чаще не делая ничего. Смотрела на брата, который бредил в своих докрасна раскаленных мирах, и время от времени давала ему попить. Она сидела в своем платьице, с гладко причесанными волосами, похожая на служанку в монастыре.

Казалось, ее губы обожжены.

Андалузская шаль Перевод Д. Литвинова

Еще девочкой Джудитта перессорилась со всеми родственниками из-за своей любви к танцам: в этой приличной семье сицилийских торговцев профессия танцовщицы (даже если речь идет о серьезном, классическом танце) считалась преступлением и позором. Но Джудитта в этой борьбе повела себя героически: она училась танцевать тайно, несмотря на всеобщее негодование. И как только подросла, она оставила Палермо, семью, подруг и отправилась в Рим, где через несколько месяцев уже состояла в кордебалете оперного театра.

Итак, театр, который всегда представлялся Джудитте раем, принял ее! Окрыленная, она твердила себе, что это всего лишь первый шаг: Джудитта всегда считала себя великой артисткой, рожденной для славы, а ее молодой ухажер, музыкант из Северной Италии, вхожий в Оперу, всячески укреплял ее в этом убеждении. Джудитта вышла за него замуж. Он был красив, и все прочили ему большое будущее в искусстве. Но к сожалению, через три года после свадьбы он умер, оставив ее вдовой с маленькими двойняшками на руках — Лаурой и Андреа.