Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Но вот мои грани различия с Вами: я более, чем Вы, русский; русская Душа, русский надрыв, русский народ, плачущий, по выражению Штейнера, «детскими слезами», в Вас подчас вызывает брезгливость, а русского «мужичка», с которым я часами просиживаю, как с своим-братом, Вы обегаете, лишь увидите издали. Тут я не с Вами, а глубоко с Блоком: Вы боитесь хаоса, забывая подчас, что хаос есть реальная плоть Космоса: кто не войдет в гущу хаоса, тот не сумеет этой гущи сорганизовать. Мое принятие Штейнера идет и по этой линии против Вас, ибо он бόльше Вас чует в безобразии настоящей России нетленную красоту России грядущей. Я иду к нему в надежде вернуться некогда в Россию служить ей полезным работником. По другой грани мы расходимся тоже: Вас шокирует Штейнер, что из Гёте он делает средство пропаганды; соглашаюсь, Гёте громаден: и нельзя им жертвовать: о, искусство до последнего издыхания буду я оберегать от всех теософов, оккультистов, оберегать даже от иных мусагетцев. И Штейнеру я искусства не отдам. Но – Вы забываете, что есть вопрос, о котором прямо мы никогда не говорили (а вот пришло время начать с него в коллективном послании): это вопрос о Христе. Гёте или Христос? Допустим, что такой альтернативы не может быть. Но если бы была, то я со Христом против Гёте. Я не пантеист: я был, есмь и буду исповедующим имя Христово и реально чувствующим Его Приближение. Вместе с тем я не могу быть во внешней Церкви, изжил позицию Мережковского, знаю, надо теперь становиться под определенное знамя Христово: полтора года ждал призыва[2982] – и нет его. И потому я теперь иду к Штейнеру: Христос и Россия! О том и другом говорит мне Штейнер. И верю – культура, искусство приложатся. А у нас вот хранят глубокое молчание о Христе и России (в Мусагете), о культуре же много говорят. Я говорю: я – с культурой. Но если бы встало противоположение: быть с культурой в пассивности, или стать активным солдатом подготавливаемого Крестового Похода и быть вне плоскости культуры, я бы стал крестоносцем. Я понимаю, о последнем не говорят, но есть моменты, когда не сказать о последнем значит отречься: если бы встретилась альтернатива – «метать бисер» «между водкой и селедкой» с одной стороны и «отречься от Христа» простым молчанием, я стал бы между водкой и селедкой метать бисер, чтобы не отречься молчанием.

А Гёте, культуру, корректность и космичность (не хаотичность) приемлю во всех тех пунктах, где они не умалчивают о Христе там, где иной раз уже молчать становится невозможным. Поймите, друг: у меня бывают минуты знания, ощущения того, что Штейнер говорит о Приближении. Как же я могу не идти на голос об этом, особенно видя, что в атмосфере московского перевоздержания, осторожности и мусагетской боязни сказать свое последнее credo, как веруем, – в этой атмосфере цветы не цветут, сплетаются сплетни и братья начинают коситься на братьев. Оттого-то мы с женой и поехали в Кёльн.

Николаю Петровичу.