Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

3) На письмо Анны Алексеевны[3285] я отвечу другой раз; упоминаю здесь о нем потому, что один пункт письма связан с главным содержанием этого моего письма. Я хочу сказать по вопросу о личной задетости. Всякий непредубежденный человек, прочтя все мои письма к Вам (и зная мое отношение к Вам), сказал бы: Эм<илий> Карл<ович> нападает на Бор<иса> Ник<олаевича> за то и за это, и это «то и это», вполне конкретное, им, Эм<илием> Карл<овичем>, ясно формулируется и доказывается. Т<ак> к<ак> эти нападения вызваны деловыми отношениями, то Бор<ис> Ник<олаевич> может и обижаться, но не вправе видеть в этом нападении желание обидеть. Прочтя же Ваши письма (начиная с того, которым открылась кампания; ибо Вы первый напали, и притом безо всякой причины[3286]) и познакомившись со всеми обстоятельствами дела, такой непредубежденный человек должен сказать, что, и нападая и защищаясь, Вы почти все время оперировали продуктами Вашего воображения, кроме того, нападали уже прямо лично и из личных соображений. Вот почему ведь я и заговорил о третейском суде. Можно разбить голову об стену, читая Ваши письма. Остается поэтому смешной, правда, в нашем-то быту выход: третейский суд! Так вот приблизительно то же самое и с Вашими Арабесками. Не увидеть в Арабесках личных намеков, значит быть слепым! Портрет Гессена нарисован мастерски двумя-тремя штрихами. Его все узнали. Мой сон о Голубе, рыцари, защищающие бюсты, культуртрэгерство[3287] и т. п., все это по моему адресу. Неужели мы все химеристы. Я на Вас вовсе не в обиде, но отрицать направление Вашего жеста на определенных лиц – смешно. Не увидеть в Арабесках защиты своей новой Privatsache тоже смешно. Итак, и здесь (конечно, с высокой точки зрения м<ожет> б<ыть> и вполне правильное, даже святое) опять нападение лично и из личных соображений. Когда я нападаю в своей книге Мод<ернизм> и Муз<ыка> на многих, то делаю это открыто, цитирую противника, иногда называю его имя и нападаю, только защищая дорогие мне бюсты. Вот почему попутно огульно и голословно опрокидывать целые течения, которые прекрасно могут двигаться себе дальше, не мешая устойчивости защищаемых мною бюстов, я не стал бы. Вы же обрушиваетесь на все кантианство (кот<орое> защищали несколько месяцев тому назад) только потому, что штейнеровская вода крещения смыла с Вас кантианство и что последнее прямо ненавистно Штейнеру. (Читаю сейчас еще одну книгу Штейнера, где ему приходится касаться Канта[3288], и то краснею со стыда, то негодую при каждой странице). –

4) Ваши заметки на полях присланных Вам корректур прочел с большим интересом и весьма тронут лестными отзывами о Wagneriana[3289]. Но удивляюсь, что многое там для Вас приемлемо после того, что Вы высказали в Арабесках. Я кладу оружие и отказываюсь спорить с Вами на эту тему письменно. Мой мозг не вмещает подобных противоречий. Мое мнение о Ваших Арабесках Вы знаете, и то, что я восхищен очень, и то, что я лично вовсе не задет (хотя и признаю, что камешек брошен в мой огород), и то, что почти во всем несогласен с Вами. Но ввиду Ваших отметок к Wagneriana я смущен, и прошу поэтому принять все мои вышеизложенные замечания к Арабескам как плод моих недоумений. Недоумений[3290], но не химер. Так и знайте, письмо, в котором я прочту слово химера, черт попутал, бес расстояния, демон переписки и т. п., я не дочитываю до конца и оставляю без ответа. Кроме того, если я услышу, что Вы или Анна Алексеевна продолжаете упрекать и подозревать меня в химеризме, я решительно потребую третейского суда. –