Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

От А. А. Блока и от Вас слышал я о возникновении Книгоиздательства «Сирин» и о симпатичных заданиях этого издательства[3304]. От А. А. Блока кроме того получил я неофициальное уведомление о том, что К<нигоиздательст>во «Сирин» приглашает меня в число сотрудников. Мне остается благодарить К<нигоиздательст>во «Сирин» за внимание ко мне и согласиться[3305]. Но малая осведомленность моя о реальных ближайших целях издательства, а также трудность конкретно договориться о характере моей работы в новом Книгоиздательстве и о форме участия в оном вынуждает меня обратиться к Вам с покорною просьбою, оправдываемой отчасти нашею многолетнею дружбою и общей работою в общем деле – в «Мусагете»: в случае, если возникнут переговоры о характере моего участия в «Сирине» и об условиях этой работы, я поручаю Вам, дорогой друг, вести за меня эти переговоры с руководителями издательства и даю Вам (как знающему меня, мои условия работы и мои литературные обязательства) – полную carte blanche[3306] на ведение всех переговоров c «Сирином

», как предварительных, так и деловых.

Только крайняя необходимость заставила бы меня на несколько дней оторваться от дел, задерживающих меня в Берлине, и приехать лично в Россию, буде такая необходимость налицо. Если возможно этого избежать, я бы был Вам, милый Эмилий Карлович, признателен глубоко.

Надеюсь на Ваше согласие и заранее крепко Вас за это согласие благодарю.

Остаюсь искренне любящий Вас и уважающий

Борис Бугаев.

Berlin. 26 дек<абря> (н. ст.) 1912 года.

P. S. Параллельно с этим письмом пишу Вам другое, подробно объяснительное и личное[3307].

РГБ. Ф. 167. Карт. 2. Ед. хр. 77. Почтовые штемпели: Berlin. 27. 12. 12; Москва. 10. 12. 12; 11. 12. 12.

272. Белый – Метнеру

13 (26) декабря 1912 г. Берлин

Берлин. 26 декабря н. с.

Милый, милый Эмилий Карлович,

только что получил Ваше последнее письмо. И глубоко тронут Вашим безмерно добрым предложением говорить о Терещенке.

Поэтому, откладывая пока тему о наших с Вами недоразумениях, которые ликвидировать бы хотел единым махом, пишу главным образом деловое письмо (для разделения труда Ася Вам пишет об имении[3308]) о Терещенке и литературе.

–

Но сперва несколько слов о нас с Вами. Верьте, что все эти месяцы единственным моим горем (действительным, а не фиктивным) были наши письма друг к другу – и горем, настолько реально измучивающим меня, что неделями я хватался за голову, не умея предпринять ничего, чтобы трезво и четко распутать гордиев узел (для меня) нашей переписки. И скажу отчего.

Неужели Вы думали, что упорство, желание последним

резюмировать предметы наших ссор или запальчивость только двигала мною: я знал – пока не перегорит в душе наша ссора, я бессилен что-либо реально выполнить в моей работе Доктору[3309]. Мне так легко было бы согласиться с Вами вполне, так легко было бы у Вас попросить извинения и словом покончить с недоразумением. Но я хотел, чтобы все, вмененное Вами мне в вину, было мне кристально ясно и очевидно (у меня масса недостатков, и все эти месяцы я в особо покаянном настроении относительно ряда окаянств, мною учиненных в жизни): но именно многое из того, что Вы мне вменяли в вину, я относил к недомолвке, недоразумению: и я мучался еще (кроме ссоры) и тем, что не могу отчетливо Вас понять; я хотел все мелочи наших недоразумений осветить сознанием; и многое мне тут так и осталось неясным. Сколько раз садился я Вам писать, с тем чтобы Вам высказать, что согласен с Вами, что беру вину нашей переписки на себя исключительно, но, задумываясь, с мучением я вскакивал и говорил себе: «Не могу, не могу словесно согласиться и в глубине глубин остаться при своем мнении».

К этому присоединялось нечто еще и внешнее: тон требования, чтобы я признал себя во всем виноватым (я себе говорил: Как можно требовать

извинения, согласия на Ваши положения, когда все это свободно должно вытекать из моей инициативы, из моего почина («дух дышит, где хочет»…)[3310]). И всякая хорошая инициатива, лишь только она рождалась в моей душе, была подсекаема в корне при словах «третейский суд» или «возвращаю письма, не распечатывая».

Мне было бы легче всего во имя душевного нашего согласия не реагировать на периферическую «колючую изгородь» Ваших писем, под которою я слышал струю Вашего душевного благородства; но, особенно чувствуя Вашу правдивость, я не мог сказать на Ваши периферически-колкие выпады «Вы – правы», ибо это было бы насилием над моим Духом.