Андрей Кончаловский. Никто не знает...

Оставим «Кэннону» кэнноново и спросим себя: мог ли Кончаловский делать другие, а не

те картины, которые делал, будучи всякий раз влюбленным в свой художественный мир и

верный этой любви? Меня не покидает чувство, что режиссер как бы назло системе делает то,

что ее требованиям никак не отвечает. Он и внутри голливудской «бойни» действует по своим

правилам. Он и здесь остается на стыке, не поглощенным махиной американского ширпотреба.

Прямое доказательство тому — следующий фильм, «Стыдливые люди» (1987). Картина

еще менее голливудская, нежели все предыдущие. Замысел ее рождался в период съемок

«Сибириады». А снималась она в местах, где и в конце XX века могли царить патриархальные

нравы — на юге Америки, в Луизиане.

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

154

«…Болота, аллигаторы. Идет старик, тащит через плечо за хвост аллигатора. Такие вот

картинки можно увидеть из окна машины. Особая психология. Порцию раков в луизианском

ресторане накладывают в тарелку выше головы. Во всем — безумство юга. Жара. Все влажные.

Чувственность обострена. Блюз. Диксиленд… Мне очень хотелось передать это ощущение в

картине. Но по философии это было во многом продолжение «Сибириады»: в мире луизианских

лесов и болот разлит такой же пантеизм, метафизика природы, человек так же ощущает себя

лишь частицей этого мира… Полкартины происходит в болоте. На воде очень трудно снимать.

Пока поставишь свет, кадр, все уже уплыло, все поменялось — с ума сходишь…»

Этот фильм, как и «Дуэт для солиста», мало или совсем не знаком отечественному

зрителю. В статье Плахова, едва ли не единственной в отечественном киноведении,

пытающейся обрисовать целостный контур голливудской практики Кончаловского, отмечается

прежде всего, что «Стыдливые люди» были показаны в Канне вместе с «Очами черными»

Никиты Михалкова (от Италии) и «Покаянием» Тенгиза Абуладзе — от советского кино. С чуть

приглушенной иронией критик восклицает: «Надо было стать американским режиссером и

добраться до Луизианы… чтобы выкроить на экране причудливую параллель и нашему

«Прощанию с Матерой», и даже… нашему «Покаянию».

А далее следует концептуально окрашенный пересказ ленты. Позаимствую его у Плахова.

«…Забытый богом цивилизации уголок земли, наполовину затопленный водой и заросший

буйной растительностью. Там и обитают, вдали от центров и столиц, «застенчивые люди» —

вдова-воительница Рут, настоящий рабовладелец в юбке, и трое ее сыновей, знающих только

тяжкий физический труд, не испорченных ни телевизионной болтовней, ни наушниками с дикой

музыкой, ни коварными наркотическими штучками. Правда, патриархальная идиллия грозит не

сегодня завтра накрыться медным тазом: в национальном парке уже орудуют браконьеры,

тяготится убогой жизнью невестка героини, а четвертый сын, Майкл, предав освященный

традицией уклад, бежал в город. И все же крепки устои доморощенной мифологии: недаром в

семье принято считать Майкла мертвым, зато ушедший из жизни папаша Джо остается

полновластным хозяином Ноева ковчега. Его образ зримо витает над топями и разливами… в

этом имеет возможность убедиться даже пришлая гостья — журналистка из Нью-Йорка,

приехавшая сюда вместе с дочкой к дальним родственникам.

Последовательности противопоставления города и деревни у Кончаловского могут

позавидовать наши ортодоксальные деревенщики. Журналистка, продукт интеллигентной

богемы, давно потеряла контакт с дочерью, та без пяти минут наркоманка и едва не сбивает с

пути истинного забитых диктатом матери парней… Но самонадеянной Грейс вскоре придется

поплатиться за свою эмансипированность, а вовремя вернувшаяся Рут с помощью железных

прутьев быстро приведет в чувство взбунтовавшихся сыновей. И даже отщепенец Майкл после

двенадцатилетнего пребывания в городе вернется в родную обитель и разобьет источник

мирового зла — ввезенный происками невестки телевизор.

Когда в финале происходит откровенный женский разговор, выясняется, что Отец-хозяин

был на самом деле пьянчугой, мотом и садистом. Однако эта правда не важна ни для вдовы, ни

для журналистки, готовящей статью о реликтовой семье из Луизианы. Жизненно важнее

оказывается миф о папаше Джо (напомню: так на Западе называли Сталина), так же как на

семейных фотографиях проще затушевать лица «грешников», чем разбираться в их

действительных или мнимых грехах.

Вот такая американская вариация на тему корней, экологии, морали и наследия

сталинизма! Это-то и есть в фильме самое интригующее, ибо с точки зрения художественной он

«оставляет желать»… Снята картина грубовато, словно бы наспех, что вообще нередко

сопутствует зарубежным опытам Кончаловского…»