Андрей Кончаловский. Никто не знает...

предпринимателями. Кончаловский, при всей его рациональности, не так счастлив в

хозяйственно-деловом смысле, на мой взгляд, как в собственно творческих поисках. Гораздо

успешнее в этом отношении его жена Юлия Высоцкая, кроме удивительной работоспособности,

обладающая развитой силой воли и, вероятно, более непреклонным характером, чем муж.

Как бы там ни было, он куда более художник, чем расчетливый делец. Подспудно не

угасающая в нем наследственная тяга к усадебно-поместной жизни, давно в быте страны

отошедшей в прошлое, выражается поэтому больше эстетически, нежели прагматически.

В памяти Андрея время от времени просыпается рисунок бревенчатого сруба дедовской

дачи, в котором он подростком пытался разгадать какие-то древние тайны. Еще в гу пору, когда

был изображен Петром Петровичем в его собственной, деда, портретной позе: рука в бок и с

собакой! «В щели и трещины я прятал конфеты, чтобы не сразу их съесть, оттянуть

удовольствие. Когда трещины в бревнах становились уж слишком заметными, их заливали

воском. Воск был из ульев, дед сам отгонял пчел дымовиком с раскаленными углями, весь

облепленный роящимися насекомыми вытаскивал из ульев соты…»

Уже, кажется, в нулевые годы Андрея спросили, удалось ли создать дом, где ему

по-настоящему хорошо, и насколько, если такой дом создан, он похож на дом детства.

Кончаловский ответил: «Он похож на дом моего детства. Он впитал лучшее из него, и у меня

там много любимых вещей. Но самое большое сходство у дома, думаю, со мной. Когда у

человека есть индивидуальность, дом всегда похож на хозяина. А вообще дом моего детства —

это я сам…»

Стойкое ощущение родного угла, подкрепленное к тому же следом от давнего ожога

дедовским дымовиком! Из памяти Андрея, вероятно, никогда не испарится дух детских лет,

проведенных в Буграх: «Утром просыпаешься — пахнет медом, кофе и сдобными булками,

которые пекла мама. Запах матери. Запах деда. Запах детства».

Эти запахи сопровождали в детстве и мать Андрея. Ее первой школой оказалась школа в

Латинском квартале Парижа. Шестилетняя Наталья обратила внимание на тот непременный

завтрак, который помещался в сумках французских школьниц 1910 года — свежий круассан и

плиточка шоколада. Пристрастившись к поеданию удивительного слоеного рогалика, долго не

могла узнать, хотя и страстно желала, рецепта его выпечки. Удалось это осуществить в

Авиньоне. Сюда она попала уже в зрелом возрасте, работая над переводами провансальского

поэта Фредери Мистраля (1830—1914). Остановилась у молодой пары учителей, имевших двух

маленьких сыновей. И здесь увидела, как лепят желанное яство прямо на домашней кухне. В

обмен на рецепт круассана Наталья Петровна открыла секрет выпечки русского черного хлеба,

который умела готовить с юности…

Это умение, несколько, может быть, экзотичное для дочери Петра Кончаловского, было

связано с Абрамцевом. Здесь Наталья бывала с родителями, дружила с внуками Саввы

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

22

Мамонтова. Усадьба была национализирована в 1918 году и превращена в музей. В этом же году

скончался и хозяин. Первой заведующей музеем стала его дочь Александра. И какое-то время в

доме жизнь текла по-старому. Семья Кончаловских в те годы жила летом в мастерской Саввы

Ивановича. Тогда-то Наталья вместе с внучкой Мамонтова Лизой вела хозяйство. Девочки

умели готовить, топить русскую печь в абрамцевской кухне. И обе выпекали черный хлеб из

пайковой муки. У Лизы от прежних времен осталась еще и корова в маленьком хлеву. И

подружка учила Наталью доить.

«…Как же все это ловко, быстро, с любовью делали мы, две девчонки, бывшие

гимназистки, не готовившиеся стать ни стряпухами, ни коровницами, ни прачками. Девчонки,

которые по вечерам читали «Малыша» Альфонса Доде и «Собор Парижской Богоматери» Гюго

по-французски или играли в четыре руки Третью симфонию Моцарта, переложенную для

фортепьяно…»

В жизни интеллектуалов этой популяции легко рифмовались французские круассаны и

русский, крестьянским способом приготовленный ржаной хлеб. Причем и то и другое они были

способны производить на свет собственными руками. А в дополнение ко всему — создавать

уникальные духовные ценности, проходя путь от первого, ремесленного этапа их производства,

до последнего, целиком духовного.

На рубеже XIX—XX веков формировалась особая прослойка интеллектуальной элиты,

вероятно довольно тонкая, из числа ученых и художников, не чурающихся «черного» ремесла,

но окрыленного творческим замыслом. И это могли быть первые ростки так и не развившегося

в стране класса буржуазии.

Семейство Кончаловских следует отнести к этой прослойке. И свобода их передвижений в