Андрей Платонов, Георгий Иванов и другие…

Марковский – мастер поэтического нокаута, впрочем, нередко он и жертва поэтического нокаута. Думаю, это связано с колоссальным темпераментом, который сжат самоконтролем и не отпускается на волю до тех пор, пока есть ещё внутри что-то, что способно его удерживать. Здесь зерно абсолютной ценности поэзии Марковского… она гарантированно вдохновенна. Его великие стихи не сочиняются в привычном смысле слова, их выбивает из него под колоссальным внутренним давлением. Безвдохновенные стихи у Марковского откровенно не получаются, они сразу видны как неудачи. У поэзии Марковского нет в запасе ничего, кроме искренности… никаких ухищрений мимикрии. Он не способен писать «типа стихи», «а ля стихи». Он не тот, который много умеет, он тот, который много может. Никакая, даже самая продвинутая рифмоплёт-акробатика и палиндром-алхимия ему не по силам – только стихи. Слишком высоки внутренние температуры его экзистенции. Он не умный поэт, он безумный поэт. Его мудрость безумна, и потому мудрость его страшная, она обладает убойной силой. Но тут кроется и опасность: когда наступает время стиха… когда Марковскому пришло время СКАЗАТЬ, он иногда сразу говорит столь духовно «громкое», столь душевно веское слово, что одной строкой отшибает способность дальнейшего чтения. Я уже двадцать лет ношу внутри его строчку: «Улыбнись – жизнь ушла безвозвратно…». Потребовались годы, чтобы преодолеть жуткий, темный и в то же время слабо мерцающий провал этой строки. Долгое время я вообще не мог без спазма в горле ни произносить, ни даже думать эту строку, потому что… нет, не буду… – это или не надо или бесполезно объяснять. Однако, постепенно отпустила страшная подавляющая сила первой строки, я сжился с ней, она стала частью меня, внутренней принадлежностью моей жизни. Тогда только и возникла способность принять, воспринять весь стих. Не стал я рассматривать разноцветные пятна, загорающиеся сами собою над тихой рекой, в моём ассоциативном багаже такие пятна отсутствуют. Просто поверил Марковскому. Зато я встретился с давним знакомым – абсолютно точно схваченным тревожащим ощущением, что среди безвестности ночи и ты безвестен, ты – не отсюда или не только отсюда, но ещё откуда-то… то есть, в точности как он сказал:

«Эта ночь, как и ты – ниоткуда…»

Но истинно смирил и отворил душу мою свет от звезды. Мне открылось, чем странно мерцал тёмный провал, стало ясно, почему «улыбнись…», чем не окончательна тьма той первой, казалось, убийственной, строки. Тем, что свет, дошедший до нас через тысячи лет, когда уже давно взорвалось и погасло тело, его славшее, с ним простившееся, был когда-то светом живой звезды, как и жизнь была нашей, пока не прошла.

* * *

Улыбнись – жизнь ушла безвозвратно.
Чуть помедли над тихой рекой.
Посмотри: разноцветные пятна
загораются сами собой.

Эта ночь, как и ты – ниоткуда.

Этот млечный, чуть брезжащий свет
от звезды – разве это не чудо?
Через тысячи, тысячи лет.

Жизнь ушла.

Она ушла безвозвратно… да, друг!

Но улыбнись! Не в никуда ушла.

Она ушла куда-то, она достигнет каких-то других берегов, а, значит, ещё будет светить кому-нибудь через тысячи… тысячи безвестных лет.

Невыразимо тяжкое осознание.

Невыразимо грустное утешение.

Невыразимо мучительная даль, чуть брезжащая предугаданным чудом.

Внутренний слух слышит эти строки, словно раздающиеся из космоса. Как будто это Бог говорит с человеком, вразумляет, утешает. Я не смущён этой моей патетикой, нет… хотя пошлый обыватель внутри меня со страху поджал ушки.

Всё в восьми строках.

Борис Марковский.

Это, может быть, самый восхитительный его стих.

Беспощадный панчер умудрился послать читателя в аут первой строкой… и оживить, вернуть в сознание, граничащее с просветлением, последними двумя с половиной строками. Но возмутительно – ас большими поэтами всегда так – что он ничего этого не планировал. Так встали звёзды. Так с ним произошло. Ангел поэзии отверз уста поэта, подарил панчеру идеальной формы кварцевый шар – редкое вознаграждение совершенством за минутный провал, за вдохновение отчаянием.

Мораль (а как же без!..)

«В России романсы только извозчики не пишут!» – вот не проверял, точно ли бросил Николай Рубинштейн эту фразочку Чайковскому, но фраза уместная.

Сегодня в России стихи пишут практически только извозчики.