Андрей Платонов, Георгий Иванов и другие…

Б.Л-Б.: Все, то, что не похоже на жизнь «с ее насущным хлебом, с забывчивостью дня», все то, что возводит существование от простоты, да-да… от той самой простоты, что хуже воровства, от множества частных уродств, казусов и незадач к чистоте и сложности немногих совершенных форм. Мне когда-то целое восьмистишие на эту тему нашептала одна старая веронская акация. Там есть такая строчка «от горькой нищеты явлений тленных к не знающему тленья существу». Чистота и сложность немногих совершенных форм – это и есть не знающее тленья существо. Иными словами – это и есть вечно художественное. А если совсем просто – божественное… ну, насколько оно вообще достижимо. Путь к вечно художественному лежит через конкретные средства видов и жанров. У меня в книге «РАМА СУДЬБЫ» есть большой очерк под названием «О прощении художника». Там, как раз, речь обо всем этом.

Е.С.: Предполагаю, что это чтение не из легких?

Б.Л-Б.: Да нет там ничего уж такого сложного… Ну да, не литература отдыха. Не для «в-метро», не для «в-обеденный-перерыв» и не для «перед-сном». Моя литература вообще не для этого.

Е.С.: Какие русские журналы Вы читаете, находясь в Италии?

Б.Л-Б.: Вы имеете в виду литературные? А зачем их читать? Ага, да-да, ну конечно: чтобы знать, что происходит в современной литературе, Вы ведь это хотели сказать? Но это совершенно излишне, к тому же вредно для собственного голоса. Если ты слышишь себя, то ты и должен слушать себя. Йоганнес Брамс на вопрос – «Как Вам понравилась музыка такого-то?» отвечал – «Извините, я не слушаю чужую музыку, я пишу свою!»

«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»… – да, нам не дано! Но чтобы грустить об этом, надо прежде сказать свое слово. Не заглянуть в журналы и написать так, «как сейчас пишут», либо, наоборот, в пику, написать так, «как сейчас не пишут». Писать надо себя. Поиск актуальности… озабоченность традиционностью или новаторством, страх показаться слишком старым или слишком новым – это все из области нетворческих состояний… это когда профан, не будучи художником, очень хочет казаться художником, попасть в яблочко успеха и быстренько-быстренько снискать похвалу.

Е.С.: Существует ли для Вас проблема отсутствия русской языковой среды?

Б.Л-Б.: Нисколько. Наоборот, я рад, что избавлен от среды современного русского языка. Да-да, я знаю… знаю – язык организм подвижный, он текуч, он меняется. Вот я и рад, что расстояние и отсутствие хронической языковой среды защищает меня от русского языка, мутирующего в чудовищный новояз. Пусть уж он без меня течет и изменяется. Когда в периодические наезды в Москву вокруг тебя и одновременно устами «звезд» русского ТВ начинает колобродить словесный дебильник навроде: «Вот уже как год…» – вместо адекватного и не подлежащего изменению: «Вот уже год, как…», или «Он сказал мне то, что ты приедешь…» – вместо нормального живого: «Он сказал мне, что ты приедешь…» – согласитесь, возрадуешься, что вокруг тебя сплошные итальянцы, а внутри у тебя язык Лермонтова, Тургенева, Чехова. И музыкой, поверьте… музыкой он разливается в осчастливленной душе. Так что отсутствие языковой среды для меня не проблема. Среда русского языка у меня внтури и не зависит от местонахождения. Глухота иногда спасает.

Е.С.: Какие современные поэты, прозаики России вызывают Ваш интерес?

Б.Л-Б.: Я люблю стихи Бориса Марковского. Он из мало пишущих и не раскрученных, хотя имя его известно по журналу «Крещатик», который он редактирует. Лучшие его стихи, на мой взгляд, причастны сокровищу русской поэзии. Из прозаиков?.. Последняя встреча, которая произвела на меня неизгладимое впечатление, была встреча с прозой Фридриха Горенштейна. Это, с моей точки зрения, самый современный и мощный русский прозаик. Остальные – более или менее «про заек».

Е.С.: Кого Вы считаете Вашими учителями в литературе? Кто оказал на Вас влияние?

Б.Л-Б.: Несколько лет назад я давал интервью газете «Книжное Обозрение» и в нем сказал, что поэзии меня учил русский Золотой век. Мое суждение не изменилось и по сей день, хотя я совершенно безоружен перед Есениным, перед лучшими стихами Цветаевой. Но ближе всего из Серебряного века мне самый золотовечный поэт – Георгий Иванов. В нем я ощущаю прямую связь с Тютчевым. Такой собранности стиха, такой экономии средств и такого пронзительного трагизма я не встречал кроме Г. Иванова ни у кого, только у Тютчева. Если я назвал корпус моей поэзии «Пожизненный дневник» (на сегодня изданы и живут в русской поэзии три тома «Пожизненного дневника»), то не в последнюю очередь это перекличка с «Посмертным дневником» Георгия Иванова.