Андрей Сахаров. Наука и свобода

Из университетских предметов только с марксизмом-ленинизмом у меня были неприятности — двойки, которые я потом исправлял. Их причина была не идеологической, мне не приходило тогда в голову сомневаться в марксизме как идеологии в борьбе за освобождение человечества; материализм тоже мне казался исчерпывающей философией. Но меня расстраивали натурфилософские умствования, перенесенные без всякой переработки в XX век строгой науки.

Академик Сахаров, материалистически глядя на факты в области своей профессиональной компетенции, не мог присудить победу социализму в производительности труда. Наибольшее, что он мог сделать для социализма, это сказать: капитализм и социализм «сыграли вничью».

Ничейный результат соревнования двух систем говорил, что обе они достаточно прочны. Это укрепляло ключевой факт — угрозу всемирного самоубийства, но и диктовало необходимый шаг.

Каждое разумное существо, оказавшись на краю пропасти, сначала старается отойти от этого края, а уж потом думает об удовлетворении всех остальных потребностей. Для человечества отойти от края пропасти — это значит преодолеть разобщенность.[407]

Главный вывод Сахарова: сближение социалистической и капиталистической систем — единственная альтернатива гибели человечества. И фактически вся его статья — с ее исторической и политической панорамой — посвящена обоснованию возможности и путей такого сближения.

Он не претендует на оригинальность, употребляя «термин, принятый в западной литературе», — конвергенция. Эпитет «социалистическая», который он добавляет, также не слишком оригинален. По-настоящему оригинально, однако, содержание его «социалистической конвергенции».

Западные конвергенты рассчитывали, что дело сделает сам по себе научно-технический прогресс. Государства обеих систем вынуждены все более опираться на него. Могут они это делать только руками и головами профессионалов, сходным образом подготовленных, — научно-технических менеджеров, роль которых, сходным образом, возрастает в обеих системах. Отсюда и все возрастающее сходство нового индустриального капитализма и нового индустриального социализма. Один из самых красноречивых сторонников этой надежды Джон Гэлбрайт назвал свою книгу 1967 года аполитично «Новое индустриальное государство».[408]

Для Сахарова же необходимость конвергенции диктовалась не сходством новых научно-технических индустрий, а смертельной опасностью. Опасность, рожденная научно-техническим прогрессом, нависла над обеими противостоящими системами, уместившимися на одной планете.

А что касается возрастания роли научно-технических менеджеров, Сахаров знал на собственном опыте, что даже его роль недостаточна для того, чтобы просто быть выслушанным правительством по вопросу жизненной важности. Поэтому, собственно, он и вышел на общественную арену и первым начал строить мост конвергенции с социалистического берега. На другом, капиталистическом берегу он никогда не был и, значит, вынужден был полагаться на сведения из вторых рук — из прессы со всеми ее фильтрами и увеличительно-уменьшительными стеклами.

В 1968 году капиталистический берег не выглядел таким уж пригодным для конвергенции. Вьетнамская война. Убийство Мартина Лютера Кинга, лауреата Нобелевской премии мира 1964 года.

Весной 1968 года — Пражской весной, когда в Чехословакии началось строительство «социализма с человеческим лицом» — обитателю социалистического лагеря легче было убедить себя в творческом потенциале социализма, в том, что будущее за ним.

Сахаров знал, на какой упрек он нарывается в своем свободомыслящем, но просоциалистическом окружении. Высоко оценив неопубликованную книгу Роя Медведева о сталинизме, написанную «с социалистических, марксистских позиций», он прибавил:

Вероятно, автор не дождется таких же комплиментов от товарища Р. Медведева, который найдет в его взглядах элементы «западничества». Ну, что ж, спор так спор![409]

К тому времени Сахаров уже около двух лет общался со средой диссидентов. Читал самиздат, участвовал в дискуссиях, неизбежных среди свободомыслящих интеллектуалов. Свободно — «научно», в его определении, — осмысливал «факты, теории и взгляды». Его «Размышления», собственно, и стали результатом этого осмысления.