Андрей Смирнов

тревога Адейри перерастает в панику, как ее мучают ужас и страх, а отчаянье заполняет ее душу.

Но это было лишь только начало — необходимая почва для подготовки всего последующего.

Ребенка так и не нашли. Адейри постоянно плакала, а Мирис не уставал напоминать ей, что

ребенок пропал по ее вине: какая же она мать, если не уследила за собственным сыном? Когда она

забеременела, он не переставал ее доводить. В результате, она попыталась сбежать, а поскольку

Мирис не выпускал ее из дома — выпрыгнула из окна. Прыжок вышел неудачным — Адейри

сломала лодыжку и потеряла ребенка. Для Мириса наступил настоящий праздник. Уходя из дому, он запирал жену в комнате, окно в которой закрыл прочной решеткой. Несчастная Адейри

оставалась наедине со своими мыслями. Поздним вечером Мирис, вернувшись, выпускал ее — она

готовила ужин, они ели, он ругал ее стряпню и внешний вид, и рассказывал о детях и счастливых

женщинах, которых видел на улице. Адейри принималась плакать, Мирис презрительно требовал, чтобы она перестала. Он говорил, что она отравляет ему жизнь и что он очень хотел бы иметь

детей, но разве она, погубившая уже двоих, способна стать достойной матерью? Говорил, что

выгнал бы ее из дома, если бы не любил; но она удобно устроилась: сосет из него деньги, однако

пренебрегает своими обязанностями, и даже в постели скорее похожа на бревно, чем на женщину.

Чтобы она не привыкла к укорам и не сделалась к ним безразлична, иногда Мирис бывал с ней

чрезвычайно нежен, приносил подарки и давал надежду, что все у них со временем наладится, а

затем, как только она доверялась ему, тут же все разрушал, выставляя дело так, что в размолвке

виновата только Адейри.

Предаваясь размышлениям и воспоминаниям, Мирис пересек город. Грязь чавкала под

ногами, от мусорных куч смердело, из дверей и приоткрытых окон трактиров доносились пьяные

песни, в переулках таились зловещие тени. Мирис шел уверенно, не чураясь ни тьмы, ни теней. Он

был способен постоять за себя — крепких кулаков и ножа на поясе вполне хватало, чтобы

побудить грабителей искать себе другую цель. Мирис ощущал свое единство с тьмой и знал, что

она не предаст. Здесь, во тьме и грязи, был его мир, в то время как солнце он ненавидел. Солнце

все меняло, заставляло его казаться жалким, а не пугающим. Он не носил знаков отличия Братства

не только потому, что не состоял в нем — как работник на службе Братства, он имел право нашить

на одежду их символ: две перекрещенные руки, пальцы которых были сложены в

благословляющем жесте — но в большей мере потому, что в народе слишком многие не любили

Братство и на него могли напасть только из-за этого дурацкого символа. Ночь хранила его, но не

стала бы защищать, если бы он повел себя как дурак.

Добравшись до дома, Мирис запер входную дверь и поднялся на второй этаж, в комнату

жены.

Войдя, скривился:

— Ну и вонь. Только гадить и умеешь.

Адейри молча стояла посреди комнаты, опустив голову вниз. Мирис с усмешкой

некоторое время разглядывал ее. Потом она подняла голову. Ему не понравился ее взгляд —

слишком спокойный, отрешенно спокойный. Неужели решилась покончить с собой? Он надеялся,

что они смогут пробыть вместе еще пару лет, прежде чем он ее полностью уничтожит. Ее попытки

наесться крысиной отравы и украсть бельевую веревку для того, чтобы повеситься — это

несерьезно. Если бы она хотела покончить с собой, она бы это сделала — тем или иным способом.

— Подогрей воду, убожество, — бросил Мирис, поворачиваясь к жене спиной. —

Смотреть на тебя тошно.

Следом за ним она молча спустилась вниз и сделала все, что он велел: помылась,

приготовила ужин и безропотно стояла рядом, ожидая, пока он поест и ей можно будет

полакомиться остатками. Она ела один раз в день и большую часть времени проводила взаперти, в

комнате, где были только кровать, платяной шкаф и ночной горшок. Мирис несколько раз уколол

ее, но она, кажется, никак не отреагировала, только опустила глаза. Он знал, что иногда на нее

нападает бесчувственность и с неудовольствием подумал о том, что придется опять нежничать с

ней, чтобы вернуть ей способность реагировать на его упреки.

Когда он поел и разрешил ей доесть остатки, она молча стала убирать со стола. Мирис с

кривой усмешкой следил за ее действиями. Решила поголодать? Это было что-то новенькое.

Убрав все, Адейри подошла к входной двери и толчком распахнула ее — так, словно

Мирис и не запирал дверь. Палач хотел заорать на жену, но подавился криком: с той стороны была

не темная улица Джудлиса, а нечто иное. Лиловое, в переливах, небо; каменистая пустыня; и

странный жутковатый город вдалеке. В пустыне росли бурые колючки, над ней поднимался едва

заметный пар, а в небе парили омерзительные создания. Мирис смотрел на дверь, распахнутую в

мир демонов, и не мог отделаться от ощущения, что это место должно быть ему знакомо. Его

трясло. Почти против воли, он сделал шаг к двери.

— Пора возвращаться к жизни, мой дорогой брат, — произнесла жена ровным,

безразличным голосом: так могла бы говорить ожившая машина или созданный чародеем голем.

— Хватит прозябать на мелочевке.

Глава 4