Андрей Тарковский: ускользающее таинство

Казалось бы, это предсмертное обращение к Матери есть обращение к Богоматери – главной святыне в католичестве, однако это еще и Мать: в мифологии Тарковского одна из ипостасей святой Троицы. В кинематографе мастера непременно присутствует Отец, как исходная точка, как держатель мира, как монада, к которой может вернуться «блудный сын»; сын – как главный персонаж повествования, как тот, кто бытийствует ныне в этом заблудшем мире, претерпевая «смертные муки», и Мать – как бессмертная верховная сущность, иррациональная и исходно-всеохватная. Парадоксально, что святой дух Матери является для мира Тарковского более значимым и более мистичным, нежели дух Отца, выявляющийся более сквозь светоносность стихов Арсения Тарковского, сквозь их гул и величие. И все же это – духовность всего лишь искусства. Мать же предстает в «Ностальгии» как Богоматерь храмового действа (схожа с мадонной дель Парто кисти Пьеро делла Франческа), как богоматерь рожающая (выпускающая из своего лона сонм птиц в храме), как вечно парящая меж небом и землей. Это тот святой дух Земли, что прикрепляет нашу душу к плоти и не дает ей впасть в отчаяние.

Душе грешно без тела,
Как телу без сорочки
<…>

И снится мне другая

Душа, в другой одежде:
Горит, перебегая
От радости к надежде
<…>

Дитя,

беги, не сетуйНад Эвридикой бедной
И палочкой по свету
Гони свой обруч медный
<…>

Это стихотворение Арсения Тарковского называется «Эвридика». Но вневременный плач над Эвридикой, женой певца Орфея, взятой в иной мир, у Андрея Тарковского превращается в непреходящую ностальгию по жене-матери, по той жене, что неуловимо перетекает в сущность матери, и по той матери, что неуловимо перетекает в сущность жены. Это началось еще с «Соляриса» и через «Зеркало» двигалось в «Ностальгию» и «Жертвоприношение». И по этому тайному синтезу тоскует Горчаков, ибо мать – это «святой дух», а Эуджения, скажем, уж никак не «святой дух», она вся из плоти и далее плоти в ней ничего нет: мрак. И никогда не ясно, есть ли у Горчакова жена и никогда не ясно, кого он видит в снах и дневных грезах: мать ли, жену ли. Точно так же неясно, ощущает ли Александр в «Жертвоприношении» Аделаиду матерью своего малыша или нет, и кажется иногда, что искомый ими, двумя мужчинами, дух и есть эта Матерь и что взрыв чувств Александра ночью в доме служанки Марии есть коленопреклоненье перед Богоматерью – этим двуединством вечно-девичьего и рожающе-бессмертного.

Однако вернемся к основному содержанию речи Доменико, где он выступает автором «нового завета»: «Я заключаю новый договор с миром». Каковы же основные тезисы этого договора? «Да воссияет солнце ночью и падет снег в августе. Великое недолговечно, только малое имеет продолжение… Нужно вернуться к истокам жизни и стараться не замутить воду…»[115]

Вторая часть этих тезисов явно восходит к знаменитой «молитве Сталкера», которую читатель, конечно же, помнит: «А главное – пусть они поверят в себя и станут беспомощными как дети. Потому что слабость – велика, а сила – ничтожна. Когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает – он крепок и черств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко – оно умирает. Черствость и сила – спутники смерти. Гибкость и слабость выражают свежесть бытия…»

Это квинтэссенция речений Лао-цзы в пересказе Н. Лескова (что подтверждается записью в дневнике Тарковского от 28 декабря 1977).

Но основной пафос речи Доменико поразительно перекликается с дневниковой записью Тарковского еще от сентября 1970 года. Вот этот мощный пассаж в полном виде: «… Странно, что когда люди собираются вместе по единственному признаку общности в производстве или по географическому принципу, – они начинают ненавидеть и притеснять друг друга. Потому, что каждый любит только себя. Общность – видимость, в результате которой рано или поздно по материкам встанут зловещие смертоносные облака в виде грибов.

Совокупность людей, стремящихся к единой цели – наесться – обречена на гибель – разложение – антагонизм. “Не хлебом единым!”

Человек создан как совокупность противоречивых качеств. История доказательно демонстрирует, что, действительно, развивается она по самому негативному пути, то есть или человек не в силах ею управлять, или, управляя ею, способен только толкнуть ее на путь самый страшный и нежелательный. Нет ни одного примера, который бы доказывал обратное. Люди не способны управлять людьми. Они способны лишь разрушать. И материализм – оголтелый и циничный – доводит это разрушение до финала.