Андрей Тарковский: ускользающее таинство

У человека есть две высших страсти – любовь и интуитивное знание мистериальной основы бытия, проявляющееся в том иррационально-спонтанном доверии к бытию, которое обычно именуется верой. И обе эти страсти не могут существовать без энергии жертвенности. Еще Кирке гор полагал, что самоотречение (выведение за скобки назойливо-суетного эго) – необходимейшее преддверие веры, это чистилище, необходимое человеку в его продвижении (в направлении мистериального измерения) так же, как природе нужны дождь и гроза. Потому-то и Александр в последнем фильме Тарковского решается на отречение от привычного уюта своей самости, ибо инстинктом чует, что это единственный путь к прыжку в абсолют доверия, к прыжку, означающему качественное изменение сознания.

Можно даже сказать, что такой образец любящей женщины Тарковский изобразил в «Сталкере». Жена «рыцаря Зоны» как раз в буквальном смысле осуществляет «подчинение и самоунижение из любви». В финале фильма режиссер прибегает к неслыханному для себя приему: жена Сталкера вдруг говорит прямо в камеру, произнося исповедальный монолог. И как это ни парадоксально, никакого разрушения общего художественного потока не происходит: музыкальная интонация и эту «публицистику» вводит в метафизический план. Напомню этот монолог женщины, обретшей, по мысли Тарковского, свою сущность: «Вы знаете, мама была очень против. Вы ведь, наверное, всё поняли: он же блаженный. Над ним вся округа смеялась. А он растяпа был, жалкий такой. Мама говорила: он же сталкер, он же смертник, он же вечный арестант. И дети… вспомни, какие дети бывают у сталкеров. А я, я даже не спорила, я и сама про все это знала, и что смертник, и что вечный арестант, и про детей. А только что я могла сделать, я уверена была, что с ним мне будет хорошо. Я знала, что и горя будет много. Только уж лучше горькое счастье, чем серая унылая жизнь… А может быть, я все это потом придумала. А тогда он просто подошел ко мне и сказал: пойдем со мной, и я пошла, и никогда потом не жалела. Никогда. И горя было много, и страшно было и стыдно было, но я никогда никому не завидовала. Просто такая судьба, такая жизнь, такие мы. А если бы не было в нашей жизни горя, то лучше бы не было. Хуже было бы. Потому что тогда и счастья бы тоже не было. И не было бы надежды. Вот».

Таков чисто русский монолог «безвыборной» любви. С точки зрения современной среднестатистической «женщины-бляди» жена Сталкера – безумна, она сама – блаженная. Однако для Тарковского это наивысшая похвала. Жена Сталкера ни слова не проронила о жертве, о самоотречении, об отказе от собственного «я», от девичьих грёз и желаний. Она ничего об этом не говорит, однако мы сами видим, что она сумела войти в судьбу мужа и жить с ним едино, то есть свято. Ей открыто некое измерение, запечатанное ныне для большинства.

4

Любопытный диалог о предназначении женщины и смысле отношений «мужчина – женщина» состоялся у Тарковского в Лондоне со швейцарской журналисткой Ириной Геерк. Приведу фрагмент этого весьма красноречивого интервью.

– Я не зритель, а зрительница. И я заметила, что в ваших фильмах повторяется довольно традиционный образ женщины. Это женщина загадочная или женщина любящая, но она всегда – придаток, дополнение мужчины. Доминирует мужской мир. Что вы скажете об этом?

– Мне трудно представить себе внутренний мир женщины, я даже как-то об этом не думал. Но мне кажется, что он должен быть связан с миром мужчины. Одинокая женщина – это ненормально.

– А одинокий мужчина – нормально?

– Да. Это даже нормальней, чем когда мужчина не одинок. Наверное, поэтому в моих картинах или вовсе нет женщины, или она появляется, так сказать, по необходимости. Во всяком случае, там, где женщина присутствует, в «Зеркале» или в «Солярисе», она зависит от мужчины. Вам это не нравится?

– Я не вижу себя в этом мире. Это мужской мир.

– Вы считаете, что если вы живете общей жизнью с мужчиной, то скорее он должен зависеть от вашего внутреннего мира?

– Нет. У него свой мир, у меня свой.