Андрей Тарковский: ускользающее таинство

Здесь не только не импрессионизм, а иконность и фресковость: человек предстает своего рода «иконой самого себя», то есть неподвластным тленной хронологии, ибо в иконе время именно-таки угасает.

Магия иерофании

1

Время для Тарковского циклично, ибо индивидуально-космично. Индивид пребывает внутри пещеры своей души-пневмы, внутри своего временного мифа, опирающегося на константы, уходящие в глубины бессознательного, иначе говоря – в глубины своей дорожденности. «Время необходимо человеку, чтобы, воплотившись, он мог осуществиться как личность. Но я имею в виду не линейное время, означающее возможность успеть что-то сделать, совершить какой-то поступок. Поступок – это результат, а я рассуждаю сейчас о причине, оплодотворяющей человека в нравственном смысле». («Запечатленное время»).

Время, в котором реально жили душа и дух Тарковского и которое он столь небезуспешно пытался запечатлевать, – это время архетипической возвратности к тем интуитивно ощущаемым сакральным образцам, которые мы утратили и о которых почти позабыли. Вот откуда то чувство сиротства, которое пронизывает ментальность картин нашего героя. «История – еще не Время. И эволюция тоже. Это последовательности. Время – это состояние. Пламя, в котором живет саламандра человеческой души».

Формула редкостно глубокая. Во-первых, автор отмежевывает свое понимание сущностного времени (времени, которое он как художник запечатлевал) от историко-хронологического времени, вырвавшего человека из природно-мифологического синкретизма и вбросившего в лихорадочную концепцию прогресса, то есть рабствования перед фантазийной химерой будущего. Во-вторых, он воспринимает время не как бег, а как состояние, то есть как пространство медитации. (То, что природа и вещи, оставленные человеком, медитируют, – для ока камеры Тарковского очевидно). Еще древние священные книги отмечали этот парадоксальный феномен: время стоит, это мы проходим. Акцент на твое личное состояние рядом с подлинностью того времени, которое неподвижно, акцент на состояние твоей экзистенции: оно ответственно за прикосновенность к Непреходящему. Если подлинное время стоит, то ведь возможно и твое со-стояние… Время с большой буквы для Тарковского связано именно с этим измерением.[77]

И третье, что удивительно в этой формуле: уни-сонность образов пламени и саламандры с харизматическими вестями Упанишад, где источником времени многажды называется солнце. «Этот солнечный огонь, обитающий в небе, называется временем…» «Время дает созревать всем существам в великом Атмане; а кто знает, в чем созревает время, тот – знаток Веды». Приспособленная к огненности, по Тарковскому, человеческая душа (атман) живет в пламени Времени, дающем душе возможность длительности и трансформации. Упанишады называют этот процесс созреванием существа в великом Атмане, то есть в измерении той великой души, частичкой которой является каждый из нас, при том основополагающем знании, что наш «субъектный» атман и великий «объектный» Атман – структурно-качественно одна субстанция.

Более того, по Упанишадам «Брахман – это Атман солнца. Следует почитать солнце, зовущееся временем». Брахман – это Верховное Существо. И вот оно-то и является для нас душой солнца. То есть существует некая душа Солнца-Времени, изливающаяся на нас особыми (циклически-сакральными) солнечными эманациями. Мы вправе замечать их или не замечать. Иератическая сущность солнца, подтверждаемая множественными древнейшими источниками, предстает здесь под новым углом.[78] Майтра Упанишада далее гласит: «От времени проистекают существа, и от времени они исчезают. <Существует> время воплощенное и невоплощенное…».

Итак, мы можем различать по крайней мере три типа (слоя) времени. Хронологически-профанное время исторической линейности, уходящей в непрерывно отодвигаемое будущее. Далее: время воплощенное, время циклически-возвратное, растущее вверх по спирали. И время невоплощенное, время всепотенциальности или Ничто, время донного основания нашего Универсума. Первое время для Тарковского – время мертвенное, функциональное, время цивилизационного скрежета, грохота и крика, это время, по его терминологии, костыльно-протезное. Во втором типе времени он хотел реально жить и устремлялся восстанавливать его в визуальных медитациях, которые, собственно, и были ностальгическими моделями таких живительных, но отнюдь не измышленных миров. Третье время постоянно стоит на задворках его картин как метафизически-непостижимый фон, как Великий Занавес.

2