Ангел

Каждый раз, бывая здесь, Джонни испытывал чувство полного благополучия, почти счастья. Все помогало этому: и красота места, и его комфорт и роскошь, и его история, слава и положение его прежних владельцев, среди которых была однажды и Грета Гарбо. Не последнюю роль играла престижность владения таким домом.

Джонни никогда не мечтал о таком. Все это было так далеко от его первых шагов, что ничего более невозможного нельзя было и представить.

Джонни Фортьюн, родившийся в 1953 году и носивший тогда имя Джанни Фортунато, вырос на многолюдных улицах южного Манхэттена. Его домом была тесная и унылая квартирка на Малберри-стрит, где он жил со своим дядей Вито Кармелло и его женой Анжелиной.

Он никогда не знал своего отца, Роберто Фортунато, и хранил лишь смутные воспоминания о матери, Джине. Когда ему было пять, умерла его тетя, и дядя Вито, брат его матери, заменил ему обоих родителей. В пятнадцать лет, понимая, что ему все равно не поступить в колледж, Джонни бросил школу. Улицы Нью-Йорка стали его университетом, как когда-то они были его детским садом. С ранних лет он научился самостоятельности, стал проворным и ловким, готовым постоять за себя, всегда начеку, внимательно следя за всем происходящим вокруг.

Но Джонни никогда не был уличным подростком, наглым и дерзким. Не был он и жестким агрессивным панком, постоянно устраивающим беспорядки и нарывающимся на неприятности с блюстителями закона. Дядя Вито строго следил за этим.

Кроме того, Джонни, к своему счастью, имел то, что выделяло его из толпы других ребят, поднимало над ними и даже определенным образом защищало. Это был его голос. Нежный, мелодичный и поразительно чистый, он буквально зачаровывал. Друзья и коллеги дяди слушали его с восхищением, почти с благоговейным трепетом, громко аплодируя и щедро одаряя долларовыми купюрами.

Все без исключения говорили ему, что он поет, как ангел. Дядя Вито утверждал, что его голос – дар божий, с которым нужно обращаться уважительно, и что следует вечно благодарить Бога за такой подарок. Джанни так и делал.

Какое-то время Джанни баловался мыслью назвать себя Джонни Ангел, по названию популярной в то время песни. Но позднее решил, лишь слегка изменив на английский манер свое собственное имя, взять псевдоним Джонни Фортьюн[6], надеясь, что он станет предвестником счастливых событий. В конце концов так и произошло, хотя для этого потребовалось много-много лет.

Сейчас, прохладным ноябрьским вечером Джонни меньше всего думал о своем прошлом. Его мысли были устремлены в будущее, если быть точнее, в следующий год. Ему казалось, что этот, 1992 год, закончился, так и не начавшись, мгновенно промелькнув вереницей плановых зарубежных турне, долгих часов студийных записей для нового диска, о котором его менеджер уже договорился со студией звукозаписи в Нью-Йорке. Сразу после прошлогоднего Рождества Джонни понял, что его время уже не принадлежит ему: все двенадцать следующих месяцев расписаны по минутам.

Неожиданно ему пришло в голову, что чем больших успехов он добивается, тем меньше времени у него остается для себя. Тем не менее он предпочитал, не имея практически времени на личную жизнь, быть усталым и перегруженным работой, но богатым и знаменитым. Он достиг того, к чему стремился, и сейчас у него было все, чего он хотел.

Слегка вздохнув и усмехнувшись, он опустил руки с длинными элегантными пальцами на клавиши своего кабинетного рояля «Стейнвей» и заиграл свою любимую песню, которая давно вошла в его репертуар и стала чем-то вроде его музыкальной эмблемы – «Ты и я» («Нам хотелось всего...»), на слова и музыку Кэрол Байер Сэджер и Питера Аллена.

Внезапно прервав игру, он медленно повернулся на вращающемся стуле и замер, переводя взгляд с предмета на предмет, оглядывая гостиную. Ею невозможно было не восхищаться. Даже прожив в этом доме четыре года, он не перестал получать огромное удовольствие от одного только созерцания своих владений.

К некоторым из своих приобретений он относился прямо-таки с благоговением. Особенно к коллекции живописи, которую он начал собирать со времени своего переезда сюда в 1987 году.

Комната, которую так внимательно рассматривал Джонни, была в самом деле прекрасна. Оттенки кремового интересно сочетались с темным деревом мебели и пола, с яркими цветными пятнами живописных полотен, книжных переплетов и пышных букетов только что срезанных цветов в хрустальных вазах.

В центре, на темном блестящем полу перед камином лежал бледно-кремовый ковер, два роскошных глубоких дивана кремового цвета стояли один напротив другого, а между ними располагался антикварный китайский столик из резного красного дерева. Французские мягкие кресла времен Людовика XV с обивкой из кремового шелка в полоску размещались по обе стороны камина. Дальше располагались старинные журнальные столики и длинный диванный стол с небольшими статуэтками Бранкузи и черным базальтовым кубком с цветами. Все это утопало в мягком свете многочисленных фарфоровых светильников с шелковыми абажурами.