Я учился в шестом классе, когда в школу Уилера пришла Джулия Романо. Она носила армейские ботинки и футболку с группой Cheap Trick под школьным форменным блейзером; она могла запоминать наизусть целые сонеты без всяких усилий. В то время как на переменах школяры курили тайком за спиной у директора, она забиралась на верх лестницы в гимнастическом зале, сидела спиной к трубе воздушного отопления и читала книги Генри Миллера и Ницше. В отличие от других девочек с водопадами золотистых прямых волос, аккуратно забранных под обручи, похожие на леденцы из лент, ее черные кудри напоминали торнадо, и она никогда не красилась, не пыталась смягчить резкость черт лица — я такая, какая есть, нравится вам это или нет. Она вставляла в бровь серебряные колечки толщиной с волосок, каких я больше ни у кого не видел, и пахла свежим, оставленным подходить тестом.
О ней распускали слухи, что ее выгнали из исправительной школы для девочек; что она вундеркинд и набирает самые высокие баллы по всем тестам; что она на два года моложе всех одноклассников; что у нее есть татуировка. Никто не знал точно, как к ней относиться. Ее называли странной, потому что она была не такой, как мы.
Однажды Джулия Романо пришла в школу с коротко подстриженными розовыми волосами. Мы все решили, что ее отстранят от занятий, однако в бесконечном списке того, что можно, а что нельзя носить в школе Уилера, про прическу ничего не говорилось. Тогда я задумался, почему у нас нет ни одного парня в дредах, и понял: причина не в том, что нам не приходило в голову, что можно выделиться из общей массы таким образом, мы просто не хотели выделяться.
В тот день во время ланча Джулия прошла мимо столика, за которым сидел я с компанией приятелей из команды яхтсменов и их девчонками.
— Эй, — сказала одна, — это не больно?
Джулия замедлила шаг.
— Что не больно?
— Упасть в машину для сахарной ваты?
Джулия даже глазом не моргнула.
— Жаль, что я не могу себе позволить ходить в вашу парикмахерскую, где тебе помоют голову, подстригут и заодно отсосут. — И она ушла в дальний угол кафетерия, где всегда ела одна, раскладывая пасьянс из колоды карт с изображениями святых на рубашках.
— Черт, с этой чувихой я не стал бы связываться! — произнес один из моих приятелей.
Я засмеялся, потому что все засмеялись. Но, кроме того, поглядывал, как Джулия села, отодвинула от себя поднос с едой и начала тасовать карты. Я задумался, как чувствует себя человек, которому абсолютно все равно, что о нем думают другие.