Ангел для сестры

Сегодня хороший день. Я имею в виду, что Кейт чувствует в себе силы накричать на меня за то, что я без спроса взяла два ее CD-диска. Бога ради, она была почти в коме и едва ли могла дать разрешение! Ей даже захотелось порешать кроссворд.

— Таз, — предлагаю я. — Бак.

— Четыре буквы.

— Челн, — говорит мама, — Может, они имеют в виду судно.

— Кровь, — произносит доктор Чанс, входя в палату.

— Тут пять букв, — отвечает ему Кейт гораздо более мягким тоном, должна заметить, чем говорила со мной.

Мы все любим доктора Чанса, он стал почти шестым членом нашей семьи.

— Назови мне цифру. — Он имеет в виду на шкале боли. — Пять?

— Три.

Доктор Чанс садится на край постели.

— Через час это может быть пять, — предупреждает он. — Это может быть девять.

Лицо у мамы окрашивается в цвет баклажана.

— Но Кейт сейчас чувствует себя отлично! — восклицает она.

— Знаю. Моменты просветления будут становиться все более краткими и дальше отстоящими друг от друга, — объясняет врач. — Это не из-за ОПЛ. Это почечная недостаточность.

— Но после трансплантации… — начинает мама.

Весь воздух в палате, могу поклясться, превращается в губку. Можно было бы расслышать, как трепещут крылья колибри, залети она сюда, настолько становится тихо. Мне хочется лентой тумана выскользнуть из комнаты, чтобы не чувствовать себя виноватой.

Только у доктора Чанса хватает смелости взглянуть на меня.

— Насколько я понимаю, Сара, наличие трансплантата под вопросом.

— Но…

— Мама, — обрывает ее Кейт и обращается к доктору Чансу: — О каком промежутке времени идет речь?

— Может быть, о неделе.

— Вау, — тихо произносит она. — Вау. — Прикасается к краю газетного листа, трет большим пальцем пятнышко на нем. — Будет больно?

— Нет, — заверяет ее доктор Чанс. — Об этом я позабочусь.

Кейт кладет газету на колени и берет его за руку:

— Спасибо. За правду.

Доктор Чанс поднимает взгляд, глаза у него покраснели.

— Не благодари меня. — Он встает так тяжело, будто сделан из камня, и, не говоря больше ни слова, выходит из палаты.

Мама, она заворачивается в себя, только так это можно описать. Как лист бумаги, когда засовываешь его глубоко в огонь, а он не загорается, но как будто скручивается и просто исчезает.

Кейт глядит на меня, потом переводит взгляд на трубки, которые приковывают ее к постели. Я встаю и подхожу к матери, кладу руку ей на плечо:

— Мама, перестань.

Она поднимает голову и смотрит на меня пустым, загнанным взглядом:

— Нет, Анна, это ты перестань.

Мне требуется немного времени, чтобы оторваться от нее.

— Анна, — бормочу я.

Мама поворачивается ко мне:

— Что?

— Слово из четырех букв для сосуда, — говорю я и выхожу из палаты.

Ближе к вечеру я кручусь на вращающемся кресле в папином кабинете на пожарной станции. Напротив меня сидит Джулия. На столе штук шесть фотографий моей семьи. Вот Кейт в младенчестве, на голове у нее вязаный чепчик, похожий на клубничину. Вот мы с Джессом держим в руках пеламиду и улыбаемся так широко, что улыбки напоминают болтающуюся между нами рыбину. Я всегда удивлялась, глядя на картинки, вставленные в рамки для фотографий, когда мы покупали их в магазине: женщины с прямыми каштановыми волосами и недоверчивыми улыбками, младенцы с головами как грейпфруты, сидящие на коленях у брата или сестры, — люди, которые в реальной жизни, вероятно, вообще не знакомы друг с другом, сведены вместе человеком, разыскивающим модели, чтобы изображать фальшивое семейное счастье.

Может быть, эти липовые вставки не так уж сильно отличаются от настоящих снимков.

Я беру одну фотографию. На ней мама и папа, оба загорелые и такие молодые, какими я их никогда не видела.

— У вас есть парень? — спрашиваю я Джулию.

— Нет! — отвечает она как-то слишком поспешно; когда я поднимаю на нее взгляд, пожимает плечами. — А у тебя?

— Есть один парень — Кайл Макфи, который мне вроде бы нравился, но теперь я не уверена. — Я беру ручку и начинаю развинчивать ее, вынимаю тоненький стержень с синими чернилами. Вот было бы здорово, если бы в меня был встроен такой, как у кальмара: указываешь на что-нибудь пальцем и оставляешь свою отметку где захочешь.

— Что случилось?

— Я ходила с ним в кино, вроде как на свидание, а когда фильм закончился и мы встали, у него это… — Я краснею. — Ну, вы понимаете. — Я машу рукой над коленями.

— А-а, — поизносит Джулия.

— Он спросил меня, бралась ли я когда-нибудь в школе за болт — вот-вот, боже, за болт, — я собиралась сказать ему «нет» и вдруг пялюсь на то самое место. — Я кладу обезглавленную ручку на папин стол. — Теперь, когда вижу его где-нибудь, ни о чем другом не могу думать. — Я смотрю на Джулию, и в голову приходит мысль: — Я извращенка?

— Нет, просто тебе тринадцать. И не забывай, Кайлу тоже. Он не мог сдержаться так же, как ты не можешь не думать об этом, когда видишь его. Мой брат Энтони говорил: есть только два момента, когда парень может возбудиться, — это день и ночь.

— Брат говорил с вами о таких вещах?

— Ну да, — смеется она. — А что? Джесс с тобой не говорит?